засверкали еще ярче, а уши взволнованно подрагивали. — По большей части они воспользовались местными деревьями той страны. Нельзя заставить землю пойти против самой себя. Это ненадолго, земля обязательно восстанет против такого с ней обращения. Нужно приспособить мечты к местности, а не приспосабливать местность к мечтам. В каждой роще было посажено дерево, которое прижилось бы и буйно разрослось только в определенном месте, каждое в равновесии с рядом стоящими, каждое дополняет других, для наилучшего роста, естественно, но для того также, чтобы гармоничное их сочетание радовало глаз и песней звучало в душе. Ах, книги рассказывали о рощах, которые заставляли Старейшин плакать и смеяться одновременно, о рощах, которые навсегда остаются в нашей памяти зелеными.

— А как же города? — спросил Ранд. Лойал недоумевающе взглянул на него. — Города. Города, которые строили огир. Здешний, например. Кэймлин. Разве не огир построили Кэймлин? Сказания утверждают, что именно они.

— Работа с камнем... — Пожатие массивных плеч. — Это просто нечто такое, чему мы научились в годы после Разлома, во время Изгнания, когда все еще пытались вновь отыскать стеддинги. Красиво, но, по-моему, это не настоящее. Сколько ни старайся, — а я читал, что огир, которые строили города, и в самом деле старались это сделать, — камень оживить нельзя. Некоторые из нас до сих пор работают с камнем, но лишь потому, что люди со своими войнами так часто повреждают здания... Горсточка огир была в... э... Кайриэне, как он называется теперь... когда я там проходил. Они были из другого стеддинга, по счастью, поэтому обо мне они не знали, но все равно отнеслись ко мне с подозрением: почему я, такой молодой, — один во Внешнем Мире? Думаю, вряд ли у меня имелись причины там задерживаться. В любом случае, как вы понимаете, работа с камнем — это всего-навсего то, что навязано нам сплетением Узора; рощи же явились из сердца.

Ранд покачал головой. Половина сказаний, с которыми он вырос, были, оказывается, перевернуты с ног на голову.

— Я и не знал, что огир верят в Узор, Лойал.

— Разумеется, мы верим. Колесо времени плетет Узор Эпох, и жизни — это те нити, которые оно ткет. Никто не в силах сказать ни того, как нить его собственной жизни будет вплетена в Узор, ни того, как будет вплетена в Узор нить народа. Узор привел нас к Разлому Мира, и к Изгнанию, и к Камню, и к Тоске, и в конечном итоге, прежде чем мы умрем, приведет нас обратно в стеддинг. Иногда мне кажется, что вы, люди, живете так, как живете, по той причине, что ваши нити коротки. Они должны выскакивать из плетения. Ох, ну вот опять я сморозил не подумав. Старейшины говорят, что вам, людям, не нравится, когда вам напоминают, как короток ваш век. Надеюсь, я ничем не задел ваши чувства.

Ранд рассмеялся и замотал головой.

— Вовсе нет! Наверное, интересно жить долго, как вы, но я никогда об этом не задумывался. По- моему, если я проживу столько же, сколько старый Кенн Буйе, этого хватит любому.

— Он очень старый человек?

Ранд только лишь кивнул. Вряд ли стоит объяснять, что старый Кенн Буйе не так долго прожил на свете, как Лойал.

— Да, — сказал Лойал, — вероятно, у вас, людей, короткие жизни, но вы так по-разному поступаете с ними, все время суетясь, всегда такие торопливые. И у вас есть для свершений целый мир. Мы же, огир, привязаны к своим стеддингам.

— Вы во Внешнем Мире.

— На время, Ранд. Но в конце концов я должен вернуться. Этот мир — ваш, ваш и вашего рода. Стеддинг — мой. Слишком много суеты во Внешнем Мире. И так многое отличается от того, о чем я читал.

— Ну, все ведь за годы меняется. Кое-что, во всяком случае.

— Кое-что? Доброй половины городов, о которых я читал, больше нет, а большая часть уцелевших известна под иными названиями. Возьмите Кайриэн. Подлинное название города — Ал'кайр'раиеналлен. Холм Золотого Рассвета. Они его даже не помнят, хотя на их знаменах восходящее солнце.

А роща там... Сомневаюсь, чтобы после Троллоковых Войн за нею ухаживали. Просто-напросто еще один какой-то лес, где рубят дрова. Великие Деревья все исчезли, и никто о них не помнит. А здесь? Кэймлин остался Кэймлином, но они позволили городу разрастись через рощу. Вот от этого места, где мы сидим, до центра рощи и четверти мили не будет, — до того места, где должен был быть центр рощи. Ни одного деревца не осталось! Я бывал и в Тире, и в Иллиане. Иные названия, и никаких воспоминаний. Вместо рощи в Тире — пастбище для лошадей, а в Иллиане роща — королевский парк, где король охотится на оленей, и никому не разрешено входить туда без его высочайшего дозволения. Все изменилось, Ранд. Я очень боюсь, что, куда бы я ни пошел, везде найду то же самое. Все рощи сгинули, все воспоминания исчезли, все мечты погибли.

— Вам нельзя отступить от своего, Лойал. Никогда нельзя сдаваться. Если уступить, то это для вас все равно что умереть. — Ранд как можно глубже забился в свое кресло, лицо его заливалось краской. Он ожидал, что огир посмеется над ним, но Лойал только кивнул с серьезным видом.

— Да, именно таков путь вашего рода, верно? — Голос огир изменился, словно он что-то цитировал. — Пока не сгинет Тень, пока не спадет вода, в Тень, оскалив зубы, с последним вздохом бросить вызов, чтобы в Последний День плюнуть в очи Затмевающему Зрение. — Лойал выжидающе склонил косматую голову набок, но Ранд так и не понял, чего ждал от него огир.

Лойал молчал, прошла минута, потом другая, и длинные брови огир в замешательстве поползли вниз. Но он все ждал, и молчание становилось для Ранда все невыносимей.

— Великие Деревья, — наконец произнес он только для того, чтобы разбить эту давящую тишину. — Они похожи на Авендесору?

Лойал резко выпрямился, стул громко заскрипел-завизжал, и Ранду почудилось, что он вот-вот развалится на части.

— Вам лучше знать. Вам и вашему народу.

— Мне? Откуда мне знать?

— Вы разыгрываете меня, да? Порой вы, Айил, считаете забавными очень и очень странные вещи.

— Что? Я не айил! Я из Двуречья. Я айил никогда раньше не видел!

Лойал покачал головой, а кисточки на ушах поникли.

— Вот видите? Все переменилось, половина того, что я знаю, — бесполезно. Надеюсь, я вас не обидел. Уверен, ваше Двуречье, где бы оно ни находилось, — прекрасный край.

— Кто-то сказал мне, — произнес Ранд, — что некогда оно звалось Манетерен. Я никогда не слышал этого названия, но, может быть, вы...

Уши огир с радостным оживлением встрепенулись.

— Ага! Да, Манетерен! — Кисточки вновь опали. — Там была очень приятная роща. Ваша боль отдается в моем сердце, Ранд ал'Тор. Мы не смогли прийти вовремя.

Лойал поклонился сидя, и Ранд поклонился ему в ответ. Он полагал, что, не ответь он на поклон, Лойал мог бы обидеться, сочтя его по меньшей мере невежей. Ранд гадал, считает ли Лойал, что у человека те же воспоминания, какие, по-видимому, пришли в голову огир. Уголки рта и глаз Лойала были точно опущены вниз, словно бы он разделял боль Рандовой потери, будто разорение Манетерен случилось не две тысячи лет назад и не было известно Ранду лишь по рассказу Морейн.

Чуть погодя Лойал вздохнул.

— Колесо поворачивается, — сказал он, — и никому не ведомо его вращение. Но вы ушли от дома почти так же далеко, как и я. В нынешних обстоятельствах весьма значительное расстояние. Когда Пути были доступны и свободны, тогда конечно, — но эти времена давно миновали. Расскажите, что привело вас в такую даль? Вы тоже хотите что-то увидеть?

Ранд открыл было рот, собираясь ответить, что они с другом пришли посмотреть на Лжедракона, — и не смог этого сделать. Возможно, из-за того, что Лойал вел себя так, как будто был не старше Ранда, девяносто ему лет или не девяносто. Может, для огир девяносто лет — то же самое, что Рандов возраст для людей. Давно уже Ранду не выпадал случай поговорить с кем-нибудь серьезно обо всем, что произошло. Постоянный страх и опасение, что собеседники могут оказаться Друзьями Темного, или же юношу одолевали тревожные мысли о том, кто он такой сам. Мэт так замкнулся в себе, подкармливая свои страхи своими же