Рядом с другом споткнулся Мэт, он удержался на ногах, и они оба бежали, пока последний из удиравших неведомо от чего не остался далеко позади них, бежали, пока город и Белый Мост не исчезли из виду.
В конце концов Ранд рухнул на колени в пыль, судорожно хватая воздух ртом, глотая его саднящим горлом огромными глотками. Позади вытянулась пустая дорога, теряясь среди обнаженных деревьев. Мэт потянул Ранда за рукав.
— Давай. Ну давай же, — задыхаясь, сказал Мэт, глотая слоги. Покрытое пылью лицо расчертили дорожки пота, и, глядя на него, казалось, что он вот-вот обессиленно рухнет на землю. — Нам нужно двигать дальше.
— Том, — произнес Ранд. Он крепче прижал к груди узел, обмотанный Томовым плащом; внутри него твердыми буграми прощупывались футляры с инструментами. — Том.
— Он умер. Ты же видел. Ты же слышал. Свет, Ранд, он умер!
— Ты считаешь, что Эгвейн, и Морейн, и остальные тоже мертвы. Если они погибли, то почему Мурддраал до сих пор гоняется за ними? Что ты мне на это ответишь?
Мэт упал на колени рядом с другом.
— Хорошо. Может, они и живы. Но Том... Ты же сам видел! Кровь и пепел, Ранд, то же самое могло и с нами случиться.
Ранд медленно кивнул. Дорога позади была по-прежнему пуста. Где-то в глубине души он ожидал — по крайней мере, надеялся, — увидеть Тома, шагающего по дороге, дующего в усы, собирающегося рассказать им, из какой передряги они едва выбрались. «Благословение Королевы» в Кэймлине. Ранд с огромным трудом поднялся на ноги и забросил узел Тома себе на спину рядом со своим скатанным одеялом. Мэт смотрел на него снизу вверх сузившимися настороженными глазами.
— Пошли, — сказал Ранд и двинулся по дороге в сторону Кэймлина. Он услышал бормотание Мэта, и через мгновение тот догнал Ранда.
Они брели по пыльной дороге, понурив головы и не разговаривая. Ветер закружил пылевые смерчики, которые быстро-быстро перебегали дорогу. Несколько раз Ранд оглядывался, но дорога позади все время оставалась пустой.
Глава 27
УБЕЖИЩЕ ОТ ГРОЗЫ
Все дни, проведенные с Туата'ан, неторопливо продвигавшимися на юго-восток, Перрин изводил себя тревожными раздумьями. Торопиться Странствующий Народ не видел надобности, они никогда не торопились. Ярко расписанные фургоны по утрам не выкатывались в путь до тех пор, пока солнце не поднималось довольно высоко над горизонтом, а на ночевку останавливались уже через несколько часов, едва солнце скатывалось к вечеру, как только находили подходящее место для лагеря. Рядом с фургонами неспешно трусили собаки, частенько и дети бегали здесь же. Отстать от повозок было трудно. Всякое предположение, что, мол, можно двигаться немного быстрее или что неплохо бы проехать еще подальше, встречалось смехом, а порой и восклицанием: «Ах, ну неужели ты заставишь бедных лошадок так тяжело работать?»
Перрина удивляло, что Илайас не разделяет его чувств. Илайас не ехал в фургоне, он предпочитал идти пешком, иногда пробежаться вприпрыжку к голове колонны, — но о том, чтобы уйти от Туата'ан, он даже не заикался, равно как и не торопил их.
Странный бородач в диковинных одеждах из шкур так отличался от кротких Туата'ан, что был заметен сразу, где бы среди фургонов он ни оказывался. Даже в лагере было невозможно по ошибке принять Илайаса за одного из мужчин Народа, да и не только из-за одежды. Илайас двигался с ленивой грацией волка, лишь подчеркиваемой его шкурами и меховой шапкой, излучая вокруг себя опасность столь же естественно, как огонь излучает тепло, и отличие его от Странствующего Народа оказывалось разительным. Молодые и старые, эти люди лучились радостью изначальной. В их движениях не чувствовалось никакой воинственности, одно только удовольствие. Дети, разумеется, стремглав бегали вокруг, в них ключом била энергия, неподдельная полнота жизни и движений, но у Туата'ан и бабушки, и седобородые старики ступали легко, их походка была столь же преисполнена достоинства, как и величественный танец. Казалось, весь Народ готов в любой момент пуститься в пляс, даже когда они стояли на месте, даже в те редкие минуты, когда в лагере не звучала музыка. Чуть ли не в любой час, на стоянке или при движении, вокруг фургонов плели мелодию скрипки и флейты, цимбалы, цитры и барабаны — то подыгрывая друг другу, то играя сами по себе. Радостные песни, веселые песни, смешные песни, печальные песни; если в лагере кто-то не спал, то обязательно звучала музыка.
У каждого фургона, проходящего мимо повозок, Илайаса встречали дружеские кивки и улыбки, у любого костра, возле которого он останавливался, — веселое слово. Таким должен был быть облик Народа, всегда демонстрируемый чужакам, — открытые, улыбающиеся лица. Но Перрин подметил, что под такой внешностью кроется осторожность полуприрученного оленя. За улыбками, адресованными жителям Эмондова Луга, глубоко таилось нечто, нечто, стремящееся понять, в безопасности ли они сами, нечто, чуть сгладившееся за прошедшие дни. В присутствии Илайаса настороженность была сильнее, она висела в жарком воздухе, словно густое летнее марево, и не исчезала. Порой, незаметно для него, они в открытую следили за ним, будто неуверенные в том, чего от него ожидать. Когда Илайас шел по лагерю, ноги, готовые танцевать, казалось, были готовы броситься бежать.
Илайас определенно испытывал от Пути Листа не меньшие неудобства, чем последователи Пути в его обществе. Когда он находился среди Туата'ан, губы его неизменно скептически кривились. Вряд ли была тому причиной снисходительность и наверняка не презрение, но выглядело все так, будто Илайас предпочел бы быть где угодно, но не здесь. Тем не менее, когда бы Перрин ни заговаривал о том, чтобы уйти, Илайас отвечал что-то успокаивающее об отдыхе, о том, чтобы подождать всего несколько дней.
— До встречи со мной у вас были тяжелые дни, — сказал Илайас, когда Перрин в третий или четвертый раз задал ему все тот же вопрос, — и впереди обязательно будут дни еще тяжелее, раз за тобой гонятся троллоки и Полулюди, а в друзьях у тебя — Айз Седай.
Он ухмыльнулся, набив полный рот испеченным Илой пирогом с сушеными яблоками. Пристальный взгляд его желтых глаз до сих пор смущал Перрина, даже когда Илайас улыбался. Мало того, именно улыбка Илайаса и приводила Перрина в еще большее замешательство; она редко появлялась в глазах охотника. Илайас отдыхал возле костра Раина, как всегда отказавшись присесть на один из припасенных специально для этого чурбаков.
— Да не торопись ты так в руки Айз Седай!
— А что, если Исчезающие найдут нас? Что удержит Исчезающих, если мы тут сидим просто так, поджидая их? Три волка их не остановят, а от Странствующего Народа никакой помощи не будет. Они даже самих себя не защитят. Троллоки перебьют их, как на бойне, и это будет наша вина, В любом случае нам рано или поздно придется уйти. Может, лучше даже раньше.
— Что-то советует мне обождать. Всего несколько дней.
— Что-то!
— Расслабься, парень. Принимай жизнь такой, какая она есть. Беги — когда приходится, сражайся — когда должен, отдыхай — когда можешь.
— Как вы там говорили, «что-то»?
— Попробуй пирога. Иле я не очень-то нравлюсь, но она наверняка меня хорошенько накормит, когда я приду в гости. На привалах у Народа всегда хорошая еда.
— Что же это за «что-то»? — переспросил вновь Перрин. — Если вам известно то, чего нам не рассказываете...
Илайас хмуро уставился на кусок пирога в своей руке, затем положил его и отряхнул ладони.
— Что-то, — произнес он наконец, пожав плечами, как будто и сам не понимал до конца. — Что-то
