же, как и их мэтр. Когда Лонгспе вложил свой меч обратно в ножны, кладбище в Килмингтоне, казалось, облегченно вздохнуло, и между могилами вдруг воцарилась кристальная тишина, похожая на воздух после сильного ливня.

«И что ты такого находишь в рыцарях, Йон?» – спросила меня мать, когда я между пятым и девятым годом жизни не хотел надевать на карнавал никакого другого костюма, кроме рыцарского. Да, что? Может быть, то, что рыцари позволяют нам верить в возможность с мечом и в латах изгнать из мира зло?

Элла освободила Бородая (она звала его «Мэт», как и моя мама), а я – Цельду Лонгспе был все еще здесь, но его образ уже побледнел.

– Почему ты не вызвал меня раньше, Йон Уайткрофт? – спросил он.

И исчез, не дожидаясь ответа на свой вопрос.

Цельда настояла на том, чтобы постелить мне в эту ночь у нее на софе, а Бородая она послала к Поппельуэллам, хотя вид у него был такой же полумертвый, как и у холопов Стуртона.

– Просто скажи им, что ты забрал Йона из школы и так с ним заигрался, что совершенно забыл им позвонить, – сказала она, выталкивая его за дверь.

Заигрался? Что, по мне можно сказать, что я заигрался? – возразил на это Бородай.

Но ему действительно удалось успокоить Поппельуэллов и, по поручению Эллы, убедить их разрешить мне еще две ночи провести у Цельды. После этого он целый час разговаривал по телефону с моей мамой, которая, естественно, уже звонила Поппельуэллам и вызвала там переполох. Жизнь становится очень сложной, если нельзя просто сказать правду. Пожалуйста, простите Йону Уайткрофту его отсутствие. Он должен был спасти свою лучшую подругу и покончить с фамильным проклятием. Все мы многое отдали бы за то, чтобы Цельда мне просто-напросто написала такую объяснительную записку.

Когда на следующее утро я открыл глаза, с подлокотника софы на меня пялилась жаба и пахло блинами.

– После такой ночи в школу идти нельзя! – объявила Цельда, когда я добрел до кухни. – Я уже позвонила миссис Медник и убедила ее, что у вас обоих разболелся живот, так как Мэтью позволил вам съесть слишком много сладкого. Она же не знает, что он зубной врач.

Бородай служил хорошей отговоркой. Я как раз обдумывал, как мне в будущем воспользоваться этим его качеством, когда он приковылял на кухню. У него был вконец потрепанный вид, но то, что я его едва узнал, связано было не с этим. Он побрился!

– Просто сегодня утром у меня было совсем другое мироощущение, – сказал он, просовывая себе блин между безупречных зубов. – Борода мне больше не подходит.

Элла запечатлела у него на гладко выбритой щеке поцелуй, а я, не будучи уверен, что его нынешнее лицо мне нравится больше, решил поэтому пока что и дальше называть его Бородаем (что я делаю до сих пор). Правда, я вынужден признать: шрам у него на подбородке производил действительно неизгладимое впечатление, и я при взгляде на него почти пожалел, что Стуртон не оставил на моем лице никаких заметных следов.

Когда после завтрака я наконец-то поведал Элле, как в школьной часовне передо мной предстал мертвый хорист, она выслушала, как и обычно, с такой невозмутимой миной, что одно это уже меня успокоило.

– Ты должен рассказать об этом Лонгспе! – сказала она. – Я уверена, он все объяснит!

– А дальше? – отозвался я. – Он наверняка сопоставит это с тем, что я не вызвал его раньше, потому что поверил этой мрази!

Взгляд, который я за это получил, означал: «Что ж, Йон Уайткрофт, придется тебе и через это пройти».

– Ну ладно, – пробормотал я. – Постоишь по крайней мере рядом, пока я с ним буду разговаривать?

– Ясное дело, – сказала она. – В конце концов, я должна еще его поблагодарить за наше спасение!

Элла хотела, чтобы нас опять заперли в соборе, но едва она об этом заикнулась при Цельде, ответом ей был очень строго нахмуренный лоб.

– Не может быть вообще и речи! Эй, вы, двое, по ночам больше никаких прогулок, – сказала Цельда, – по крайней мере без провожатых… – и попросила у одного из экскурсоводов в соборе ключ от ворот в церковный двор и от боковой двери в здание.

– Это ее старинный поклонник, – шепнул нам Бородай, когда Цельда гордо бросила ключ на кухонный стол. – Говорят, он нацарапал ее имя по крайней мере на трех колоннах в соборе и из-за нее никогда не женился!

Элла попыталась убедить бабушку разрешить нам хотя бы побеседовать с Лонгспе один на один, но Цельда на это так энергично покачала головой, что у нее съехали набок очки.

– Нечего! – сказала она, пока мы протискивались в ее машину. – Что, если он и вправду убийца? Без разговоров! Обещаю, я объявлюсь только в том случае, если вы позовете на помощь.

Когда мы вскоре после вечерних песнопений проскользнули через боковую дверь, собор принял нас, как старый друг. Мы с Эллой пошли вперед, к саркофагу Лонгспе, а Цельда осталась ждать за одной из колонн рядом с купелью.

Казалось, я пришел сюда в первый раз так давно! С тех пор многое произошло, и мне представилось, что тогда Уильяма вызвал на помощь кто-то другой.

Что мне было ему сказать? Как смотреть в глаза, после того как я подозревал его в убийстве? В убийстве мальчика, который был едва ли старше, чем я.

Присутствие Лонгспе я ощутил еще до того, как услыхал его голос.

– Итак, Йон… почему ты вызвал меня только тогда, когда уже было почти слишком поздно?

Он показался между колоннами. Видимо, он ждал меня.

Я опустил голову. Слова, сказанные хористом, жгли мне язык, словно яд. Я любил Уильяма Лонгспе, но я видел его тьму, и у меня не было уверенности, что свет в нем сильнее. Силу тьмы в каждом из нас я испытал на себе, сражаясь со Стуртоном на церковной башне в Килмингтоне.

– Я встретил одного хориста. Того, которого ты тоже просил отыскать сердце. – Я произнес эти слова почти шепотом, но они сделались громкими и тяжелыми в просторной пустоте собора.

– Понятно.

В его голосе звучало столько усталости! А сквозь его туловище я видел стены собора так явственно, словно из-за печали и чувства вины от него почти совсем ничего не осталось.

– Что он тебе рассказал?

Чтобы это произнести, потребовалось больше отваги, чем в схватке против Стуртона.

– Что ты тот, кто его убил. Я знаю, – добавил я поспешно, – мне не надо было ему верить! Все было наверняка иначе…

– Нет, Йон. Это правда.

Мне стало холодно, как будто Стуртон снова приложил свою костлявую руку к моему сердцу. Лонгспе был в темноте едва различим, но слова его вписывались в тишину, словно каждое из них жаждало разъесть мне сердце.

– Но… почему?… – Элла подошла и встала рядом со мной.

Это был первый раз, когда я услышал в ее голосе дрожь.

Уильям посмотрел вдоль колонн:

– Он сказал, что нашел мое сердце и что вернет его мне только при одном условии: если я убью его учителя.

Он подошел к саркофагу, где лежал его собственный оттиск, столь благородный и мирный в своем каменном сне.

– Он сказал: «Это – старик, – продолжал Уильям едва уловимым голосом, – я полагаю, у него уже при виде тебя остановится сердце». – «Почему ты желаешь ему смерти?» – спросил я. Он засмеялся: «Потому что я его не люблю!» – ответил он. Подобное мне уже приходилось слышать… от одного короля. Иоанн говорил подобные вещи. «Убери его с моей дороги. Он мне не нравится», – и всегда тут же находился кто- нибудь, кто тотчас исполнял его желание. Иногда это был я. Но мне это надоело. Мне надоело выполнять