понимал трагедию, постигшую Эдуарда: он полагал, что капитанов Левитиных на его жизненном пути больше не будет, а между тем, когда он уже поверил, что впереди – зеленая улица, дорогу ему преградил супер-капитан Левитин, оказавшийся подполковником. Его звали Владимир Владимирович.

В ходе избирательной кампании 2000 года из печати вышла книга бесед с Путиным под названием «От первого лица». Название, видимо, придумал какой-то пиарщик: оно на редкость удачное. Так можно было бы озаглавить все творчество Лимонова и большую часть моего собственного. А книжку о Путине – уж само собой. Некоторые утверждают, что он изъясняется дубовым языком, – это неправда.

Кроме того, он делает то, что говорит, и говорит то, что делает, а если и врет, то так беззастенчиво, что это даже подкупает. Когда присматриваешься к его жизни, возникает странное впечатление, что перед нами двойник Эдуарда. Он родился на десять лет позже нашего героя, в очень похожей семье: отец – офицер в небольших чинах, мать – домохозяйка, все ютились в одной комнате в большой коммуналке. Мальчик, довольно тщедушный, но отчаянного характера, был воспитан в духе патриотизма, культа Великой победы в Великой войне, уважения к КГБ и гордости за тот ужас, который эта спецслужба внушала слабому в коленках Западу. В подростковом возрасте он, по собственному признанию, водился со шпаной. И не кончил плохо лишь потому, что увлекся дзюдо, которому отдался со всей мальчишеской страстью: его приятели вспоминают, какие дикие вопли доносились из спортзала, где он в одиночку тренировался по воскресеньям. Служить в органы он пошел из романтических соображений, потому что задачей государственной элиты, частью которой он с гордостью себя ощущал, была защита родины. Перестройка внушала ему недоверие, его страшно раздражало, что наши мазохисты (они же – агенты ЦРУ) делали пугало из ГУЛАГа и нагнетали ужасы о преступлениях Сталина, и он не только пережил конец советской империи как великую трагедию ХХ века, но и не стесняется признаться в этом сегодня. В хаосе начала девяностых он оказался среди тех, кто потерял все, кто чувствовал себя одураченным: зарабатывать на жизнь пришлось частным извозом. Придя к власти, он, как и Эдуард, полюбил демонстрировать мускулистый торс – фотографироваться голым до пояса, в камуфляжных брюках с висящим у пояса кинжалом. Как и Эдуард, он сдержан и расчетлив, уверен, что человек человеку – волк, уважает право силы, никакие ценности не считает незыблемыми и, чем бояться самому, предпочитает держать в страхе других.

Как и Эдуард, он презирает плакальщиков, считающих человеческую жизнь бесценной. Он допустил, чтобы экипаж под лод ки «Курск» восемь дней умирал от удушья в глубинах Баренцева моря, чтобы его спецслужбы травили газами 150 заложников в театре на Дубровке, а 350 детей были уничтожены в школе Беслана. Время от времени Владимир Владимирович информирует страну о том, что его сука счастливо разрешилась от бремени, что помет здоровый и аппетит у щенков хороший. Без положительных новостей нельзя.

Но, в отличие от Эдуарда, этому человеку все удалось. Он – хозяин. Он может приказать, чтобы школьные учебники перестали поливать грязью Сталина, может приструнить неправительственные организации, а с ними и всю прекраснодушную либеральную оппозицию. Он может склонить голову – для проформы – над могилой Сахарова, но не убирает из своего кабинета стоящий там на самом виду бюст Дзержинского. Когда Европа провоцирует его, признав независимость Косово, он парирует: «Как хотите, но тогда Южная Осетия и Абхазия тоже будут независимыми, а в Грузию пошлем танки; если же вы будете предъявлять нам претензии, мы вам перекроем газ».

Если Эдуард был искренен, то перечисленные подвиги в духе настоящего мачо не могли не произвести на него впечатления. Однако вместо этого, он, как Анна Политковская, пишет памфлеты, где называет Путина даже не тираном, а невзрачной посредственностью с замашками тирана, напялившей на себя костюм явно с чужого плеча. На мой взгляд, это вопиющая несправедливость. Я считаю, что Путин – государственный деятель крупного масштаба, и его популярность держится отнюдь не только на промывании мозгов с помощью подконтрольной прессы. Есть и еще кое-что. Путин на все лады повторяет вещи, слышать которые русским просто необходимо, а именно: «Никто не имеет права твердить 150 миллионам граждан, что все семьдесят лет их жизни и жизни их родителей, все, во что они верили, за что боролись и во имя чего приносили жертвы, оказалось просто дерьмом. При коммунистическом режиме совершались ужасные преступления, это так, но ставить знак равенства между ним и нацизмом – невозможно. Этот тезис, который западные интеллектуалы представляют как нечто самоочевидное, на самом деле – обыкновенная низость. Коммунизм был явлением великим, героическим, прекрасным, вызывавшим доверие и внушавшим веру в человека. В коммунизме есть нечто наивное и простодушное, и в безжалостном мире, который пришел ему на смену, каждый, кто жил в ту пору, бессознательно ассоциирует ее с годами детства, и при воспоминании о ней на глаза наворачиваются слезы».

Я уверен, что фразу, выбранную мною в качестве эпиграфа к этой книге, Путин произнес абсолютно искренне. Мне кажется, она вырвалась из самого сердца, и всякий, у кого оно есть, не может этого не чувствовать. Эта мысль живет в душах всех русских, включая и Лимонова, который, будь он на месте Путина, говорил и делал бы то же самое. Но на этом месте оказался не он, и ему, сколь бы неуместно это ни выглядело, не остается ничего другого, кроме как продолжать играть роль пламенного оппозиционера, защищая ценности, в которые он не верит (демократия, права человека и прочая херня), и находясь рядом с добропорядочными людьми, которых он презирал всю жизнь. Полным фиаско это не назовешь, и все же, надо признать, что тут есть над чем задуматься.

В целом протокол остался прежним, если не считать того, что вместо двух нацболов к шефу меня сопровождал только один, который не приехал за мной на машине, а назначил встречу у ближайшего метро. Этого парня – Митю – я помнил, мы познакомились двумя годами ранее. Он тоже меня узнал, и по дороге к новой квартире Эдуарда, мы с ним поболтали. У Мити – уже не юнца, а вполне зрелого мужчины лет тридцати, – как и у всех членов партии, с которыми я встречался, располагающая внешность: открытое лицо, умный, дружелюбный взгляд. Одет в черное, но не в джинсы и вечную тужурку, а в хорошо сшитое пальто, под которым куртка с нашивкой на рукаве. Зарабатывает, судя по всему, неплохо. Митя женат, у него растет дочка, он – компьютерщик; в чем состоит работа этих людей, я плохо понимаю, но, видимо, она хорошо оплачивается. У меня складывается впечатление, что несколько часов в неделю поработать охранником у Эдуарда Лимонова означает для него отдать дань идеалам юности. Примерно та же история, что и с членами какой-нибудь юношеской рок-группы, которая никогда не выйдет на большую сцену, но они, даже понимая это, продолжают держаться вместе просто потому, что им приятно видеть друг друга. На мой вопрос, как идут дела в политике, он, улыбнувшись, отвечает: «Нормально», таким же тоном, как владелец полупустого ресторана в Париже скажет: «Пока все спокойно».

Лифт не работает, на девятый этаж довольно скромного здания поднимаемся пешком. С обычными предосторожностями Митя впускает меня в небольшую двухкомнатную квартиру, где нас уже ждет Эдуард: как всегда, в черных джинсах и свитере, как всегда, по-юношески стройный и с привычной бородкой. Я ищу, куда бы повесить пальто: в комнате только стол, один стул и односпальная кровать. В одном из интервью он сказал, что московские суды подчиняются приказам мэра Лужкова (что общеизвестно), и за эти слова ему присудили выплатить штраф в полмиллиона рублей, – объясняет Эдуард. На его имущество был наложен арест, но его совокупная стоимость покрывала лишь десятую часть суммы штрафа: выплатить остальное ему еще предстоит.

Оставив Митю читать газету, сидя на единственном стуле, мы вышли в кухню, где было два стула. Эдуард варит кофе, я открываю свой блокнот. По электронной почте я уже сообщил ему о намерении написать о нем не репортаж, а целую книгу. С его стороны – никакой особой реакции: ни восторга, ни недовольства. Если нужно – он в моем распоряжении. Я проделал довольно большую работу, первая часть книги уже готова, и теперь, как мне кажется, настало время большого, неспешного интервью – на несколько часов, а может, и на несколько дней? В этом я еще не уверен и пока, из осторожности, своих намерений не выдаю.