Если в обществах архаики «до и больше», но там возникло общество, которое уже регулируется премодерном, то мы вошли в эпоху премодерна.

Если премодерна «до и больше», но уже возникло общество, которое регулируется модерном, то мы вошли в эпоху модерна. И так далее.

Эпоха модерна началась примерно в 1500 году и кончается на наших глазах.

Итак, мы установили: организация общественной жизни — это её регуляция.

Регуляция осуществляется с помощью регуляторов.

Общество, организованное одним способом, имеет одни регуляторы; общество, организованное другим способом, имеет другие регуляторы.

В современном мире существует несколько типов обществ, отличающихся друг от друга по системе используемых регуляторов. Но главным и определяющим или, точнее, ещё недавно определявшим содержание эпохи способом является способ существования, именуемый модерном. Этот способ начал развиваться примерно около 1500 года нашей эры и сейчас завершается на наших глазах. Соответственно, мы говорим об обществе модерна, об эпохе модерна и так далее. Это наша завершающаяся эпоха.

В пределах эпохи, конечно же, есть и другие общества. Есть премодерн, то есть общества, не осуществившие переход в модерн. Есть контрмодерн, то есть общества, желающие вернуться в очень модифицированный модерн. И есть постмодерн, считающий, что он своим отрицанием модерна как бы преодолел его.

Модерн, а также премодерн, контрмодерн и постмодерн — это типы обществ, которым свойственны определённые нормы и принципы, регулирующие социальную жизнь. Модерн — это тип общества, регулируемый

а) светским национальным правом,

б) секуляризацией общественной жизни, то есть превращением всей жизни в светскую (не только права, но и всех сторон жизни). Религия отделяется от государства, она остаётся как частное дело людей, но её прерогативы резко сокращаются, им указана граница. Атомизация, индивидуализация (очень важно, чтобы осуществлялась индивидуализация в рамках модерна), индустриализация и так далее. Общество модерна иногда называют индустриальным или даже буржуазным, но с определёнными оговорками.

Премодерн — это тип общества, предшествующий модерну и регулируемый религией, традицией (что не одно и то же: «привычка — душа держав»), сословной корпоративностью (ты родился феодалом, дворянином — и будешь им), преобладание сельскохозяйственного уклада. Общество премодерна иногда называют традиционным или аграрным.

Контрмодерн — это тип общества, сходный с премодерном, но искусственно насаждаемый в эпоху модерна и даже постмодерна. И избавляющий премодерн от развития, от гуманности. Ведь когда премодерн существовал, в нём же тоже было развитие.

Постмодерн — это тип общества, формирующийся на обломках модерна и проблематизирующий основные принципы всей социальной регулятивности. Если модерн собирал всё к одному знаменателю, разрешая многообразие и потом собирая его рациональностью, то постмодерн говорит: «Всё, ничего не собираем, всё распускаем».

Типы обществ могут формироваться стихийно или на основе чёткого замысла.

Замысел, сообразно которому создаётся общество определённого типа, — это проект. В наибольшей степени на основе чёткого замысла осуществлялись модерн, контрмодерн и постмодерн, что позволяет говорить о проекте «Модерн», о проекте «Контрмодерн» и о проекте «Постмодерн».

Осуществление проекта «Модерн» — это и есть модернизация. Та самая модернизация, которой заболели в очередной раз, страсти по которой которая разрушили СССР, ради которой теперь будут и убирать русскость, и десоветизировать всё. Вот эта самая модернизация — это осуществление проекта «Модерн».

Теперь давайте перечислим регуляторы, они же фундаментальные принципы, обеспечивающие в рамках модерна структуризацию общества, его функционирование и развитие.

Принцип номер один — несовершенство человека. Неисправляемое несовершенство человека. Модерн говорит: «Человек фундаментально зол и несовершенен. В нём всегда есть свинья, и её количество равно константе. Мы должны исходить из этого, как из данности. И мы должны заставить это работать на прогресс, на благо, на развитие. Утопия усовершенствования человека — злая утопия („прекрасная сказка“, как говорил Владимир Путин, „прекрасная, но вредная сказка“). Человек зол — мы должны исходить из этого, ставить его в рамки, при которых это зло будет работать на благо. Пар, нагнетаемый в котле, может взорвать дом, но он же может создать паровую машину. Мы должны работать так, — говорит модерн, — и мы обеспечим прогресс».

Так он его обеспечил! Модерн — великий проект. Он обеспечил развитие. В этом-то самое интересное. Но в итоге оказалось, что качество «хомо сапиенса» не меняется и даже ухудшается, а развитие производительных сил идёт чуть ли не по экспоненте. Это так называемый неуправляемый научно- технический прогресс.

И возникает вот такая ситуация: развитие технической среды, в которой обитает антропос, идёт вверх, а сам антропос остается на месте (или идёт вниз). Нарастают антропотехнические «ножницы». Человек не меняется, а среда стремительно развивается.

В результате техническое развитие подходит к некоему критическому барьеру. Антропотехническому барьеру, иногда в кулуарах называемому «барьером Питерса». Питерс говорил: когда человечество, когда любая цивилизация на любой планете доходит до барьера, она самоликвидируется. В любом случае, этот неуправляемый рост смертельно опасен. И мы подходим к этому барьеру.

«Что ж тогда делать?» — спрашивают.

Либо начать сворачивать научно-технический прогресс (и это и есть контрмодерн). А как его свернёшь? Его же и свернуть нельзя!

Либо начать наращивать человека, а это и есть сверхмодерн.

Этим-то и занимались коммунисты! Этим-то всё время и занималась Россия столетиями. За это-то её и костерили. Но сейчас же наступает момент, когда без этого типа развития, который уже не есть модерн, мы просто окажемся у «барьера Питерса». Мы просто «навернёмся» раз и навсегда.

Это только один главный принцип, который уже говорит о том, что модерну, великому проекту, который осуществлялся очень долго, хана. Он подходит к финальной точке. Те принципы регуляции, которые он предлагал, исчерпаны. Вот это уже одно говорит об этом. А мы будем это обсуждать и дальше.

Но если это так, то всё, что делали русские (как в рамках XIX и XVIII века, так и в рамках коммунизма), вся эта русская мечта о том, чтобы человек развивался так же, как развиваются производительные силы, чтобы одно развитие сочеталось с другим, — она только сейчас приобретает, эта мечта, безальтернативный характер. Только сейчас человечество вдруг понимает, что без этого действительно хана.

И именно в этой точке начинают русских опять отделять от своего же ноу-хау, от своих великих достижений, от своих драгоценных вкладов, которые приобретают сейчас фундаментально общечеловеческое значение, и втыкать на периферию проекта, который завершается в силу объективных закономерностей.

Таким образом, модерн не только не тождественен развитию, модерн — это великое начинание, которое подходит к концу, и которое искусственно добивают опережающим образом. Он бы посуществовал ещё лет 20–30, но его добивают и добивают. Если он даже остаётся как суррогатная форма в обществах восточного типа, то это отдельный вопрос, который мы будем рассматривать в следующем нашем разговоре. А сейчас мы просто скажем одно: что люди, которые говорят, что модерн тождественен развитию (а значит, русским предстоит либо отказаться от самих себя, либо умереть), — нагло лгут. И это надо обсуждать конкретно, детально и доказательно.

Более того, если раньше модерн ещё можно было считать магистральным способом развития и говорить, что «все эти русские — это какие-то периферийные исследования в области развития и какие-то эксперименты, а зачем они нужны, если можно так хорошо развиваться?», то теперь модерну хана. Конец