чуть не падали от усталости, но через час снова отправились в путь. К полуночи, когда души мёртвых якобы снова появляются среди живых, охотники за скальпами опять горланили на улицах и палили из пистолетов. Им всё было нипочём — и дождь, и смерть; бесчинства продолжались, то вспыхивая, то угасая, до самого рассвета.

К полудню следующего дня на Глэнтона что-то нашло с перепоя, и он, обезумевший и растрёпанный, вышел, пошатываясь, во дворик и открыл огонь из револьверов. Во второй половине дня он уже лежал, привязанный к койке, словно буйный помешанный, а судья сидел рядом, прикладывая мокрые тряпки к воспалённому лбу, и тихо его увещевал. Снаружи на крутых холмах разносились громкие крики. Пропала маленькая девочка, и группы горожан отправились на поиски к шахтам. Через некоторое время Глэнтон заснул; судья поднялся и вышел.

День был серый, дождливый, с деревьев падали листья. Из дверного проёма рядом с деревянным водостоком шагнул подросток в лохмотьях и потянул судью за рукав. За рубашкой у мальчика были два щенка, он вытащил одного за шкирку и предлагал их купить.

Взгляд судьи был устремлён в другую сторону куда-то вдоль улицы. Когда он опустил глаза на мальчика, тот вытащил второго щенка. Они беспомощно висели у него в руках. Perros a vender,[151] предложил он.

Cuanto quieres?[152] спросил судья.

Мальчик посмотрел сначала на одного щенка, потом на другого. Он словно хотел выбрать, который пришёлся бы по вкусу судье; есть, наверное, где-то такие собаки. Он протянул щенка, зажатого в левой руке.

Cincuenta centavos.[153]

Щенок вертелся и отворачивался у него в кулаке, словно пятясь задом в нору, и хотя бледно-голубые глаза ничего не выражали, он боялся и холода, и дождя, и судьи.

Ambos,[154] проговорил судья. И стал шарить в карманах, ища монеты.

Продавец решил, что это такой приём при торговле, и снова стал рассматривать собак, чтобы поточнее определить, сколько они стоят, но судья уже выудил откуда-то из перепачканной одежды золотую монетку, на которую можно было купить по такой цене целую уйму собак. Положив монету на ладонь, он протянул руку, а другой взял щенков, держа их в кулаке как пару носков. И тряхнул монетой.

Andale.[155]

Мальчик не сводил с монеты глаз.

Судья сжал ладонь в кулак, потом разжал. Монета исчезла. Помахав пальцами в воздухе, он полез к мальчику за ухо, вытащил оттуда монету и вручил ему. Держа монету перед собой обеими руками, словно маленький священный сосуд, мальчик поднял глаза на судью. Но тот уже шагал вперёд, а щенки болтались у него в руке. Выйдя на каменный мост, он глянул вниз на вздувшиеся воды, поднял щенков и швырнул их вниз.

Другим концом мост выходил на улочку вдоль реки. Там на каменной стене стоял вандименец и мочился в воду. Увидев, что судья бросает щенков с моста, он вытащил пистолет и закричал.

Щенки исчезли среди пены. Их несло, одного и другого, по широкой зелёной полосе мчащегося потока через отшлифованные каменные плиты вниз, к запруде. Вандименец поднял пистолет и прицелился. В прозрачных водах запруды, жёлто-зеленоватые, словно плотва, кружились листочки ивы. Пистолет подпрыгнул у него в руке, и один из щенков подскочил в воде. Вандименец навёл пистолет ещё раз и снова выстрелил, и по воде стало расходиться розовое пятно. Прицелившись, он выстрелил в третий раз, вода расцветилась вокруг другого щенка, и тот ушёл под воду.

Судья шагал дальше через мост. Подбежавший мальчик глянул вниз, на воду, по-прежнему сжимая в руке монету. На противоположном берегу стоял вандименец, в одной руке пиписька, в другой — револьвер. Дым от выстрелов относило вниз по течению, и в запруде уже ничего не было.

Где-то к вечеру Глэнтон проснулся и умудрился освободиться от пут. Они узнали об этом, когда он срезал ножом мексиканский флаг перед самой казармой и привязал к хвосту мула. Потом взгромоздился на этого мула и погнал через площадь, волоча за собой в грязи священный bandera.[156]

Сделав круг по улицам, он, яростно колотя животное по бокам, появился перед казармой снова. Не успел он вывернуть на площадь, как прозвучал выстрел, и мул свалился под ним замертво с мушкетной пулей в мозгу. Глэнтон откатился в сторону, вскочил на ноги и открыл бешеную стрельбу. Какая-то старуха беззвучно сползла на камни. Из заведения Фрэнка Кэрролла, задыхаясь, прибежали судья, Тобин и Док Ирвинг, они встали на одно колено в тени какой-то стены и принялись палить по верхним окнам. Ещё полдюжины американцев появились из-за угла на другой стороне площади; двое упали под шквальным огнём. Куски свинца с визгом отскакивали от булыжников, и во влажном воздухе над улицами повис пороховой дым. Пробравшись вдоль стен к навесу за posada,[157] где стояли лошади, Глэнтон и Джон Ганн начали их выводить. Во двор бегом ворвались ещё трое из отряда и принялись вытаскивать из дома снаряжение и седлать лошадей. На улице не прекращалась стрельба, двое американцев уже были мертвы, другие лежали, взывая о помощи. Когда тридцать минут спустя отряд стал выезжать, с обеих сторон обрушились одиночные выстрелы из мушкетов, камни и бутылки, и они потеряли ещё шестерых.

Через час их догнали Кэрролл и ещё один американец по имени Сэнфорд, живший в городе. Бар горожане сожгли. Раненых американцев причастил священник, потом он отошёл, и их прикончили выстрелами в голову.

Ещё засветло отряд встретил на западном склоне горы с трудом поднимавшийся вверх conducta[158] из ста двадцати двух мулов, гружённых бутылями ртути для шахт. Было слышно, как далеко внизу на поворотах тропы щёлкают кнуты и кричат arrieros,[159] и было видно, что животные еле карабкаются, как козлы, у самого края голой каменной стены. Не повезло. Двадцать шесть дней пути от моря и меньше двух часов ходу до шахт. Мулы лезли по осыпям и хрипели, их подгоняли погонщики в цветастых костюмах, от которых остались одни лохмотья. Когда первый погонщик поднял глаза и увидел наверху всадников, он привстал на стременах и оглянулся. Колонна мулов растянулась вниз по тропе на полмили или больше, далеко внизу они сбивались в кучу и останавливались, и было видно, что на поворотах тропы караван разделился на части по восемь-десять мулов, мордами туда и сюда. Хвосты животных были начисто, как кости, общипаны шедшими сзади собратьями, а в бутылях из гуттаперчи тяжело волновалась ртуть, словно каждый мул вёз по паре неизвестных зверей, которые шевелились в этих раздувшихся сумах и тяжело дышали. Снова повернувшись, погонщик бросил взгляд вверх по тропе. К нему уже подъезжал Глэнтон. Погонщик дружелюбно приветствовал американца. Глэнтон проехал мимо, не сказав ни слова, он держался внутренней стороны каменистого проезда и опасно потеснил на подвижных сланцах мула погонщика. Погонщик помрачнел и, обернувшись, что-то крикнул тем, что остались ниже на тропе. Мимо него уже протискивались остальные всадники. На чёрных, как у кочегаров, измазанных пороховой сажей лицах выделялись прищуренные глаза. Сойдя с мула, погонщик вытащил из-под тебенька ружьё. Тут с ним поравнялся Дэвид Браун с пистолетом в руке. Перенеся пистолет через луку седла, он выстрелил погонщику прямо в грудь. Тот тяжело осел, а после ещё одного выстрела Брауна скатился по камням вниз в пропасть.

Никто из отряда даже не повернулся посмотреть, что случилось. Все уже в упор расстреливали погонщиков. Те падали и оставались лежать на земле или соскальзывали с уступа и исчезали. Ниже по тропе погонщики поворачивали лошадей и пытались спастись бегством, а гружёные мулы с побелевшими безумными глазами карабкались, точно огромные крысы, на сплошную каменную стену утёса. Всадники протискивались между ними и скалой, методично сталкивая животных с утёса, и те падали без единого звука, словно мученики, спокойно переворачиваясь в воздухе и разлетаясь внизу на камнях жуткими всплесками крови и серебра, ёмкости разрывались, ртуть, подрагивая, взлетала в воздух огромными пластами, дольками и маленькими трепещущими спутниками, потом эти формы сливались внизу воедино и устремлялись по каменным руслам, точно вырвавшееся из неизвестности высшее достижение алхимика, декокт из мрачных тайн сердца земли, не дающийся никому олень древних, ускользающий по горному склону. Сверкающие потоки ртути проворно пробирались вниз по высохшему ложу грозовых стоков,