Чарли Браун и судья. Судье было всё видно поверх голов, и он поднял руку, останавливая тех, кто шёл позади. Мимо как раз проносили похоронные носилки. Скрипач и корнетист отвешивали друг другу лёгкие поклоны, и по тому, как они шагали, угадывался исполняемый ими маршевый мотив. Похороны, сказал судья. Не успел он это проговорить, как тот самый подвыпивший мексиканец, который уже стоял, покачиваясь, в дверях, глубоко вонзил клинок в спину человека по имени Гримли. Никто, кроме судьи, этого не заметил. Гримли ухватился рукой за необструганный деревянный переплёт. Убили меня, произнёс он. Судья вытащил из-за пояса пистолет, прицелился над головами своих людей и выстрелил в пьяного, попав ему прямо в лоб.
Вышедшие на улицу американцы не могли видеть, куда стрелял судья, и большинство из них нырнуло на землю. Дорси откатился в сторону и, вскочив, столкнулся с рабочими, отдававшими дань уважения проходящему кортежу. Они как раз надевали шляпы, когда прозвучал выстрел судьи. Мёртвый мексиканец рухнул спиной в бар, из его головы фонтаном била кровь. Когда Гримли повернулся, все увидели, что из его окровавленной рубашки торчит деревянная ручка ножа.
В ход уже пошли другие ножи. Дорси схватился с мексиканцами, а Хендерсон Смит своим «боуи» чуть не отсёк одному из них руку, и тот стоял, пытаясь зажать рану, а меж пальцев у него хлестала тёмная артериальная кровь. Судья поднял упавшего Дорси, они стали пятиться назад в бар, а на них наступали, размахивая ножами, мексиканцы. Изнутри доносилась беспрерывная пальба, и дверной проём заволокло дымом. У двери судья повернулся и переступил через несколько распростёртых тел. Выстрелы огромных пистолетов грохотали один за другим, и около двадцати находившихся внутри мексиканцев лежали в разных позах среди перевёрнутых стульев и столов, разнесённые на куски большими коническими пулями, которые усыпали пол щепками и покрыли выщербинами глинобитные стены. Оставшиеся в живых устремились к дневному свету, лившемуся из дверного проёма, и первый, встретив там судью, бросился на него с ножом. Но судья ловко, по-кошачьи уклонился от удара, схватил руку противника, сломал её и поднял его за голову. Он с улыбкой прислонил мексиканца к стене, но у того уже лилась из ушей кровь, она стекала меж пальцев судье на руки. Когда судья отпустил его, с головой мексиканца оказалось что-то не так, он сполз на пол и больше не поднялся. Тем временем бежавшие позади него попали под шквал пистолетного огня, и когда в помещении внезапно воцарилась мёртвая звенящая тишина, дверной проход был забит мёртвыми и умирающими. Судья стоял, опершись спиной о стену. Всё было окутано дымом, и в нём, как в тумане, застыли фигуры людей. В центре бара, выставив пистолеты, как дуэлянты, стояли спиной к спине Тоудвайн и малец. Судья шагнул к двери и крикнул через груду тел бывшему священнику, замершему среди лошадей с пистолетом наготове.
По копушам, святой отец, по копушам.
Они никогда не стали бы стрелять по людям на публике в таком большом городке, но выхода не было. Трое мексиканцев бежали по улице, а ещё двое улепётывали через площадь. Кроме них, в округе больше не было никого. Стоявший между лошадьми Тобин шагнул вперёд, обеими руками навёл большой пистолет и начал стрелять. Пистолет прыгал и отскакивал; один за другим бежавшие, покачнувшись, падали вниз головой. Свалив двоих на площади, Тобин повернулся и перестрелял бежавших по улице. Когда последний мексиканец рухнул в дверях, бывший священник вытащил из-за пояса ещё один пистолет и зашёл с другого бока лошади, высматривая, не движется ли кто вдоль улицы, через площадь или среди зданий. Судья шагнул из дверей назад в бар, где стояли американцы и в каком-то изумлении поглядывали друг на друга и на тела. Все взоры устремились на Глэнтона. Тот бросил взгляд через дымное помещение. Его шляпа лежала на столе. Он подошёл, взял её, надел и поправил. Потом огляделся. Бойцы перезаряжали опустевшие каморы пистолетов. Волосы, ребята, произнёс он. Спрос на этот товар ещё есть.
Когда десять минут спустя они вышли из бара, на улицах не было ни души. Они сняли скальпы со всех мертвецов, скользя по полу, который когда-то был утоптанной глиной, а теперь превратился в грязь винного цвета. В баре остались двадцать восемь мексиканцев и ещё восемь на улице, в том числе пятеро, которых уложил бывший священник. Американцы вскочили на коней. Гримли скособочился у глинобитной стены здания. Головы он так и не поднял. Пистолет лежал у него на коленях, лицо было обращено в сторону улицы. Они проехали по северной стороне площади и исчезли.
Переговариваясь шёпотом, люди появились на площади лишь минут через тридцать. Когда они приблизились к бару, в дверном проёме показался, как кровавое привидение, один из тех, кто лежал внутри. У него сняли скальп, кровь заливала ему глаза, и он зажимал огромную дыру в груди, где при выдохе и вдохе пузырилась розовая пена.
В следующий городок, прятавшийся за горными хребтами, они попали через два дня пути. Они так и не узнали его названия. Просто скопление глинобитных хижин на голом плато. Когда они въехали туда, люди стали разбегаться, как вспугнутая дичь. То, как они перекрикивались между собой, и, возможно, их явная слабина, вероятно, что-то разбудили в Глэнтоне. Это заметил наблюдавший за ним Браун. Глэнтон послал лошадь вперёд, вытащил пистолет, и после кавалерийской атаки от этой погруженной в сон деревушки остались только груды обломков. Многие жители побежали в церковь и упали на колени, вцепившись в престол. Они разражались воплями, когда их вытаскивали по одному из этого убежища и по одному убивали, снимая скальпы на полу алтаря. Когда отряд проезжал через ту же деревушку четыре дня спустя, мертвецы по-прежнему валялись на улицах, и их пожирали стервятники и свиньи. Падальщики молча воззрились на проезжавших всадников, словно те были лишними во сне. Когда проехал последний, они снова принялись за еду.
Отряд двигался дальше через горы без отдыха. Днём пробирались по узкой тропинке сквозь лес чёрной сосны, а с наступлением темноты ехали в тишине, которую нарушало лишь поскрипывание упряжи и тяжёлое дыхание лошадей. Над остроконечными пиками опрокинулась тонкая скорлупа луны. Ещё до света они въехали в горную деревушку, где не было ни фонарей, ни сторожа, ни собак. Занималась серая заря, и они сидели у какой-то стены и ждали, пока рассветёт. Прокричал петух. Хлопнула дверь. Сквозь утреннюю дымку по переулку мимо обмазанных известью стен свинарника прошла старуха с кувшинами на коромысле. Они встали. Было прохладно, и от дыхания шёл пар. Вынув жерди в загоне, вывели лошадей. Тронулись было по улице, но вдруг остановились. Лошади переминались с ноги на ногу на холодке и били копытами. Глэнтон, первым натянувший удила, вытащил пистолет.
Из-за стены на северной окраине деревушки вынырнул и свернул им навстречу отряд вооружённых всадников. В высоких киверах, облицованных металлическими пластинами, с плюмажами из конского волоса, в зелёных мундирах с алым галуном и алыми кушаками, вооружённые копьями и мушкетами, на лошадях с красивой сбруей, на улочку выехали, фланируя и гарцуя, завзятые кавалеристы на прекрасных скакунах, все — молодые люди хоть куда. Американцы смотрели на Глэнтона. Тот сунул пистолет в ножны и вытащил винтовку. Капитан улан уже поднял саблю, и колонна остановилась. В следующий миг узкая улочка наполнилась дымом винтовочных выстрелов, и около дюжины мёртвых и умирающих солдат лежало на земле. Лошади с пронзительным ржанием вставали на дыбы, падали друг на друга, люди валились на землю и поднимались, пытаясь удержать лошадей. Их ряды разорвал второй залп. В смятении они стали отступать. Американцы вытащили пистолеты и, пришпорив лошадей, рванулись вперёд по улице.
У капитана мексиканцев текла кровь из раны в груди, но он привстал на стременах, чтобы встретить эту атаку с саблей в руке. Глэнтон прострелил ему голову, спихнул ногой с коня и застрелил одного за другим ещё троих. Упавший солдат устремился на него с подобранным копьём, но из дикой суматохи вынырнул один из американцев, наклонился, перерезал солдату горло и промчался дальше. В сыром утреннем воздухе над улочкой серой пеленой повис едкий дым, и цветастые уланы падали в этой гибельной дымке под ноги лошадей, словно солдаты, убиваемые во сне, — с широко открытыми глазами, замерев и не издав ни звука.
Несколько человек из арьергарда сумели повернуть коней и помчались назад, а американцы колотили лошадей без всадников дулами пистолетов, пытаясь развернуть, те вставали на дыбы, кружили, топча мёртвых, тяжёлые стремена разлетались, а из длинных морд извергались призывные трубные звуки. Американцы отогнали лошадей ударами, прорвались, нахлёстывая своих коней, в самый конец улицы, где она сужалась и шла в гору, и открыли огонь по отступавшим уланам, которые торопливо забирались по
