напрасным. Вскоре после полуночи, когда Йоссариан беспробудно спал, Милоу растолкал его и сунул ему очищенный банан. Рыдания подступили к горлу Йоссариана.

— Попробуйте-ка, — настаивал Милоу, тыча бананом в лицо Йоссариана, искаженное страдальческой гримасой.

— Вы мерзавец, Милоу, — застонал Йоссариан. — Дайте мне хоть немного поспать.

— Съешьте и скажите, как они на вкус, — упорствовал Милоу. — И не говорите Орру, что я вас угощал бесплатно. С него я возьму два пиастра.

Йоссариан покорно съел банан и, сказав Милоу, что бананы хороши, смежил веки, но Милоу снова растолкал его и приказал одеваться как можно скорее, чтобы немедленно лететь на Пьяносу.

— Сейчас вам с Орром придется погрузить бананы в самолет, — объяснил Милоу. — Мне сказали, что при погрузке надо остерегаться пауков.

— Слушайте, Милоу, а почему нельзя подождать до утра? Должен же я хоть немного выспаться.

— Поскольку бананы быстро портятся, мы не можем терять ни минуты. Только подумайте, как обрадуются ребята в эскадрилье, когда получат к столу бананы.

Но ребята в эскадрилье так и не увидели ни одного банана, ибо оказалось, что бананы хорошо шли в Стамбуле, а семена тмина по дешевке продавались в Бейруте, и, сбыв бананы, Милоу ринулся с тмином на борту в Бенгази. Когда шесть дней спустя, по окончании отпуска Орра, они высунув языки от усталости вернулись на Пьяносу с грузом первоклассных яиц из Сицилии, Милоу, заявив, что яйца из Египта, продал их в офицерскую столовую всего лишь по четыре цента за штуку. Почему так дешево? А для того, чтобы весь командный состав, входящий в синдикат, стал умолять Милоу как можно скорее отправиться в Каир, приобрести незрелые красные бананы, продать их в Турции, а взамен закупить тминное семя, которое пользуется спросом в Бенгази. И в результате каждый должен был получить свою долю.

Единственным человеком в эскадрилье, которому довелось увидеть красные бананы Милоу, был Аарфи. Когда созревшие бананы начали поступать в Италию нормальным путем — через черный рынок, он получил парочку бананов от своего влиятельного дружка по молодежной организации, тоже служившего квартирмейстером. Это было в тот вечер, когда Аарфи вместе с Йоссарианом сидел в Риме в офицерской квартире, куда Нейтли, отыскавший наконец после долгих недель печальных и бесплодных поисков свою красотку, заманил ее вместе с двумя подружками, пообещав всем троим по тридцати долларов.

— По тридцатке каждой? — протянул Аарфи, похлопывая и поглаживая рослых девиц с видом брюзгливого, скептически настроенного аукционщика. — Тридцать долларов за такой товар многовато. Кроме того, я вообще никогда за это не плачу.

— Разве я тебя прошу им платить, — поспешно ответил Нейтли. — Я заплачу сам. Я только хочу, ребята, чтобы вы взяли на себя двух остальных. Неужели вы меня не выручите?

Аарфи благодушно улыбнулся и отрицательно покачал своей толстощекой, круглой головой.

— В таких случаях еще никто не платил за старого доброго Аарфи. Когда мне понадобится, я сам найду… А сейчас я просто не в настроении.

— Сделай так: заплати за всех, а двоих выстави, — предложил Йоссариан.

— Тогда моя разозлится: подружкам я дал деньги ни за что, а ее за ту же сумму заставлю работать, — ответил Нейтли, опасливо поглядывая на свою даму, которая буравила его сумрачным взглядом и что-то бормотала себе под нос. — Она говорит, что если я и вправду ее люблю, то должен именно ее отправить домой, а тех оставить у себя.

— А у меня идея! — хвастливо объявил Аарфи. — Давайте продержим их всех до комендантского часа, а потом пригрозим, что, если они не отдадут нам свои денежки, мы выставим всех троих на улицу, где их наверняка арестуют. А еще лучше — пригрозим, что вышвырнем их в окошко.

— Аарфи! — ужаснулся Нейтли.

— Я только хочу вам помочь, — застенчиво сказал Аарфи.

Он всегда старался помочь Нейтли, поскольку у Нейтли отец был богатым и влиятельным человеком, занимавшим высокое положение, и, следовательно, после войны мог бы помочь Аарфи.

— Подумаешь, какие цацы! — пробрюзжал Аарфи, оправдываясь. — Когда я был школьником, мы часто проделывали такие штучки. Помню, однажды мы заманили двух дурех-старшеклассниц в загородный дом нашей молодежной организации и делали с ними, что хотели. Мы продержали их там часов десять, а когда они стали скулить, слегка набили им морды. А потом выгребли у них все деньжата, а заодно и жевательную резинку и прогнали. Эх, ребятки, и здорово мы, бывало, веселились в нашей молодежной организации! — воскликнул Аарфи, размякнув от этих дорогих его сердцу воспоминаний. На его мясистых щеках заиграл горячий, жизнерадостный румянец.

Но в данную минуту Аарфи ничем не мог помочь Нейтли, поскольку девица, в которую Нейтли был влюблен без памяти, надулась и начала поносить своего поклонника все более визгливым и угрожающим голосом. К счастью, в этот момент ворвался Заморыш Джо, и все пошло хорошо, если не считать, что минуту спустя ввалился пьяный Данбэр и начал обнимать хихикающих девок — всех подряд. Теперь было четверо мужчин и трое девиц, и все семеро, оставив Аарфи в квартире, взгромоздились в извозчичью пролетку, которая, пока девицы требовали деньги вперед, ждала у обочины тротуара. Нейтли занял двадцать долларов у Йоссариана, тридцать пять — у Данбэра и семнадцать — у Заморыша Джо и галантно- торжественным жестом вручил девицам девяносто долларов. Они сразу растаяли и дали извозчику адрес. Лошадка, цокая копытами, повезла их в другой конец города, где мужчинам прежде не доводилось бывать, и остановилась на темной улице напротив высокого облезлого дома. По крутой скрипучей деревянной лестнице с длинными пролетами они поднялись на четвертый этаж и вошли в блистательные чертоги, где их ждал волшебный букет молодых гибких бесстыжих девиц. Казалось, что букет прямо на глазах разрастается, становится все ярче и пышнее. Сначала в тускло освещенной, обшарпанной коричневой гостиной находились только три знакомые им девицы. Затем из разных коридоров в гостиную притащились еще две красотки, потом — еще три и остались в гостиной поболтать, затем — еще парочка. Стайка из четырех девиц, поглощенная разговором, проследовала через комнату. Трое из них шли босиком, а на четвертой на каждом шагу подворачивались серебряные бальные туфельки, явно с чужой ноги. Затем появилась еще одна, доведя таким образом количество членов ассамблеи до одиннадцати, причем все девицы, кроме одной, были в чем мать родила. Заморышу Джо стало невмоготу. Он окаменел. И вдруг с пронзительным воплем стремглав кинулся к дверям за своим фотоаппаратом, который оставил в квартире для сержантско- рядового состава. Но затем Заморыш Джо замер на всем скаку и издал еще один отчаянный вопль: его охватило ужасное, леденящее душу предчувствие, что весь этот красивый, соблазнительный, роскошный и цветистый языческий рай исчезнет бесследно, если он хоть на мгновение оставит его, потеряет из виду. Заморыш Джо остановился в дверях и сплюнул. Каждая жилка, каждая вена на его лице и шее надулась и неистово пульсировала.

Старик — хозяин борделя, присутствовавший на этой ассамблее, — наблюдал за Джо с веселым торжеством. Старик восседал в своем потертом голубом кресле, краденое одеяло с маркой «Армия США» укутывало его худые, как палки, ноги. Он был под хмельком. Нейтли почувствовал явную неприязнь к этому старому греховоднику, порочному, нечестивому, лишенному всякого патриотизма человеку. Старик отпускал обидные шуточки в адрес Америки.

— Америка, — сказал он, — проиграет войну, а Италия ее выиграет.

— Америка — самая сильная и самая преуспевающая нация в мире, — объявил Нейтли с горячностью. — А что касается американских солдат, то по мужеству они не знают себе равных в мире.

— Совершенно верно, — любезно согласился старикашка, и в голосе его послышались насмешливые интонации. — А вот Италия — одна из наименее преуспевающих наций на земле. Что же касается итальянских солдат, то они не знают себе равных в мире по трусости. Вот поэтому-то дела нашей страны в этой войне идут так хорошо, а вашей так скверно.

Нейтли удивленно загоготал, затем, шокированный собственной невежливостью, виновато покраснел.