заинтригованный тем, каким образом в кабинете командира полка оказались кули, доверху наполненные помидорами. Капеллан совершенно забыл о разговоре насчет богослужения. И вдруг полковник Кэткарт великодушно предложил:

— Не хотите ли немного купить, капеллан? Их только что доставили с нашей фермы. У нас с подполковником Корном ферма в горах. Могу уступить один куль по оптовой цене.

— О нет, сэр. Не стоит.

— Ну хорошо, — согласился полковник. Он был настроен либерально. — И не надо. Милоу будет рад скупить весь урожай целиком. Эти были собраны только вчера. Вы заметили, какие они тверденькие и спелые? Как груди молодой девушки.

Капеллан вспыхнул, и полковник сразу понял, что допустил ошибку. Ему стало стыдно. Он опустил голову и не знал, куда девать ставшие вдруг деревянными руки. Полковник Кэткарт сейчас ненавидел капеллана за то, что тот был капелланом, поскольку в его присутствии замечание о грудях оказалось грубой ошибкой, а ведь в другой обстановке его замечание нашли бы остроумным, даже изысканным. Он безуспешно пытался придумать какой-нибудь выход из ужасно неприятного положения, в котором оба они очутились. Но вдруг полковник вспомнил, что капеллан — всего лишь капитан. Полковник сразу выпрямился, от ярости у него сперло дыхание. Попасть в унизительное положение из-за человека, который, будучи его ровесником, ходил еще только в капитанах! Лицо полковника искривилось от гнева, и он метнул в капеллана такой мстительный, такой убийственно-враждебный взгляд, что тот весь затрепетал.

— Мы, кажется, говорили совсем о другом? — язвительно напомнил он наконец капеллану. — Мы, кажется, говорили с вами не о грудях молоденьких девушек, а совсем о другом? Мы говорили об отправлении религиозных обрядов в инструкторской перед боевыми вылетами? У вас есть возражения?

— Нет, сэр, — пробормотал капеллан.

— Тогда начнем завтра же, с послеобеденного вылета… — По мере того как полковник входил в детали, он все больше и больше смягчался. — Ну а теперь мне хотелось бы высказать кое-какие соображения относительно тех молитв, которые мы будем читать. Я решительно против слишком глубокомысленных и грустных молитв. Я — за то, чтобы это звучало легко и живо. Что-нибудь такое, что бы поднимало ребятам настроение. Вы понимаете? Я решительно против всякого там царства божьего и разных юдолей печали. Это удручающе действует на пилотов. Почему у вас такая кислая физиономия?

— Виноват, сэр, — запнулся капеллан. — Я как раз думал о псалме двадцать третьем.

— Как он звучит?

— Как раз об этом вы и говорили, сэр. «Господь мой, пастырь, я…»

— Да, как раз об этом-то я и говорил. Не годится. Что у вас еще?

— «Спаси меня, о господи, и да ниспошли спасение от вод…»

— Никаких вод, — категорически отверг полковник. Он выкинул сигаретный окурок в медную пепельницу и решительно продул мундштук. — А не попробовать ли нам что-нибудь музыкальное?

— Там упоминаются реки Вавилона, сэр, — ответил капеллан. — «… И мы сидели и плакали, когда вспоминали Сион».

— Сион? Забудьте об этом немедленно. Вообще непонятно, как он попал в молитву. Нет ли у вас чего-нибудь веселенького, не связанного ни с водами, ни с господом? Хотелось бы вообще обойтись без религиозной тематики.

— Весьма сожалею, сэр, — проговорил виноватым голосом капеллан, — но почти все известные мне молитвы довольно печальны и в каждой из них хотя бы раз да упоминается имя божье.

— Тогда давайте придумаем что-нибудь новое. Мои люди и так уже рычат, что я посылаю их на задания, а тут мы еще будем лезть со своими проповедями насчет господа, смерти, рая. Почему бы нам не внести в дело положительный элемент? Почему бы нам не помолиться за что-нибудь хорошее, например за более кучный узор бомбометания?

— Ну… что ж… пожалуй, сэр, — поколебавшись, ответил капеллан. — Но если это все, что вам надо, то вы, пожалуй, можете обойтись и без меня. Вы справитесь сами.

— Знаю, что справлюсь, — ответил полковник, — ну а вы, по-вашему, для чего? Я мог бы сам закупать продукты, но это входит в обязанности Милоу, и он обеспечивает продовольствием весь авиаполк. Ваша обязанность — перед каждым боевым вылетом читать нам молитвы, и отныне вы будете молиться за более кучный узор бомбометания. Ясно? По-моему, кучное бомбометание действительно заслуживает того, чтобы за него помолиться. За это от генерала Пеккема нам перепадут пироги и пышки. Генерал Пеккем считает, что данные фоторазведки выглядят гораздо эффектнее, когда бомбы ложатся кучно.

— Генерал Пеккем, сэр?

— Именно, капеллан, — ответил полковник, отечески рассмеявшись при виде растерянной физиономии капеллана. — Не хотел бы, чтобы это стало достоянием гласности, но похоже, что генерал Дридл уйдет наконец со своего поста, а на его место сядет генерал Пеккем. Откровенно говоря, случись это, я не буду особенно огорчен. Генерал Пеккем — прекрасный человек, и, по-моему, при нем всем нам будет гораздо лучше. Но, с другой стороны, этого может и не случиться, и тогда мы останемся под началом генерала Дридла. Если быть откровенным, случись такое, я не буду огорчен, поскольку генерал Дридл — тоже прекрасный человек и, по-моему, под его началом нам тоже будет хорошо. Надеюсь, вы умеете держать язык за зубами? Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из двоих подумал, что я поддерживаю его соперника.

— Слушаюсь, сэр.

— Ну вот и хорошо! — воскликнул полковник и поднялся, повеселевший. — Но оставим слухи о перемещениях. Нам ведь надо попасть на страницы «Сатердэй ивнивг пост», не так ли, капеллан? Давайте лучше посмотрим, как конкретно будут выглядеть наши богослужения. Между прочим, капеллан, пока об этом ни слова подполковнику Корну. Понятно?

Полковник Кэткарт принялся задумчиво расхаживать по узкому проходу между кулями с помидорами и письменным столом.

— Я полагаю, мы сделаем это следующим образом. Пока идет инструктаж, вы стоите за дверью, поскольку вся информация засекречена. Вас впустят, когда майор начнет сверять часы. Думаю, что сверка часов — не военная тайна. Мы предусмотрим для вас в нашем графике полторы минуты. Полутора минут вам достаточно?

— Да, сэр. Если не считать времени, необходимого, чтобы вышли атеисты и вошли нижние чины.

Полковник Кэткарт замер на месте.

— Какие еще атеисты? — прорычал он недовольно, Настроение его круто изменилось, в душе вскипел праведный гнев. — Во вверенной мне части не может быть атеистов! Атеизм — дело противозаконное, не так ли?

— Не так, сэр.

— Не так? — удивился полковник — Тогда уж это конечно, явление антиамериканское!

— Не сказал бы, сэр, — ответил капеллан.

— Ну а я бы сказал! — заявил полковник. — И я не намерен прерывать богослужение в угоду кучке паршивых атеистов. От меня они привилегий не дождутся. Пусть остаются на своих местах и молятся вместе со всеми. И потом, причем здесь нижние чины? За каким чертом они должны присутствовать на этой церемонии?

Капеллан почувствовал, что лицо его заливает краска.

— Виноват, сэр, но я полагал, что вы не против присутствия нижних чинов на богослужении: ведь они тоже полетят на выполнение задания.

— А я и не против. У них есть свой бог и свой капеллан, не так ли?

— Нет, сэр.

— Да о чем вы говорите? Вы хотите сказать, что они молятся тому же богу, что и мы?

— Совершенно верно, сэр.

— И наш бог слушает их?

— Полагаю, что так, сэр.

— Ну и ну, будь я проклят! — изумился полковник. У него снова испортилось настроение, и он нервно пригладил свои короткие, черные, седеющие кудряшки. — Вы серьезно думаете, капеллан, что нужно допустить рядовых? — спросил он озабоченным тоном.