И чуть слышно ответил:

— Да.

Письмоводитель прилежно работал пером, и его набриллиантиненные волосы отсвечивали в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь штору.

— Пожалуйста, поподробнее, господин Донж.

И следователь бросил на Франсуа удрученный взгляд: да, он знает, что бестактен в своем упорстве, но это его долг.

— Уверяю, мне больше нечего сказать вам, господин Жифр.

Слова «господин Жифр» прозвучали так неожиданно, что мужчины переглянулись: им показалось, что на мгновение не стало ни следователя, ни потерпевшего — просто двое людей, которых случай поставил в затруднительное положение. Следователь кашлянул, повернулся к письмоводителю, как бы собираясь предупредить, что обращение «господин Жифр» не надо заносить в протокол, но письмоводитель понял его и без слов.

— Мне хотелось бы как можно скорее передать дело в прокуратуру, чтобы прекратить возбуждение и кривотолки, которые подобное происшествие неизбежно вызывает в небольшом городе.

— Жена уже выбрала адвоката?

— Сперва она вообще от него отказывалась, но по моему настоянию остановилась на мэтре Бонифасе.

Это был импозантный бородатый мужчина лет шестидесяти, известный адвокат, славившийся не только в родном городе, но и во многих соседних департаментах.

— Вчера днем он встретился со своей подзащитной, но, насколько я понял — мэтр Бонифас зашел потом ко мне, — преуспел не больше, чем я.

Тем лучше! Во что, в конце концов, лезут эти люди? Что с таким упрямством стремятся выяснить? Вот именно — что? И зачем? Что они будут делать с правдой, если даже чудом докопаются до нее?

Правда!..

— Послушайте, господин следователь…

Нет, слишком рано! Не все еще созрело.

— Слушаю вас.

— Простите, забыл, что хотел сказать. Вы любезно предупредили меня, что если я начну уставать…

Франсуа лгал. Никогда еще мозг его не работал так четко. Разговор со следователем пошел ему на пользу. Он как бы проделал умственную гимнастику, и она освежила его.

— Понимаю. Мы сейчас уйдем. Прошу вас, подумайте и, я уверен, вы согласитесь, что ваш долг, как в интересах вашей жены, так и в интересах правосудия…

«Ну, разумеется, господин следователь! Вы превосходный человек, образцовый гражданин, замечательный отец семейства, неподкупный и даже умный служитель правосудия. Выписавшись из больницы, я помогу вам найти прелестный маленький дом — я ведь, как никто, знаю город и пользуюсь в нем влиянием. Как видите, я ничего против вас не имею и понимаю ваше положение. Только не трогайте, пожалуйста, Беби Донж! Не пытайтесь понять Беби Донж.»

— Еще раз прошу извинить, что утомил вас.

— Ну, что вы, что вы!

— До свидания.

Следователь поклонился и, выйдя в коридор, столкнулся с сестрой Адонией. Она проводила его до застекленной двери. Письмоводитель следовал за ним, щурясь от солнца. А Франсуа, сидя на кровати, смотрел на уже ненужный столик у окна и думал, что Беби оказалась именно такой, какою она должна была быть.

Сказать по правде, он еще никогда не чувствовал себя столь ей близким. Лучших ответов на вопросы следователя он и сам не мог бы ей подсказать. Иногда, слушая Жифра, ему хотелось улыбнуться и одобрительно кивнуть.

Был ли он счастлив? Франсуа не спрашивал себя об этом, но ощущал какую-то легкость мысли и полноту в сердце.

— Очень мило с вашей стороны, сестра. Да, да, откройте окно. Мне начинают нравиться этот тенистый двор и неспешно прогуливающиеся больные. Вчера я заметил, как один старик тайком курил за деревом.

— Замолчите! Если вы скажете, кто он, я буду вынуждена его наказать.

— И каким же образом?

— Лишу его «воскресных». Старикам, у которых мало шансов выйти из больницы, мы даем по воскресеньям немного, карманных денег.

— На табак?

Глаза Франсуа смеялись.

— В каком-то кармане моего пиджака лежит бумажник. Возьмите оттуда все деньги. На «воскресные» для стариков.

— Забыла сказать, что к вам еще один посетитель. Но думаю…

— Даю слово, сестра, я не устал. Кто там?

— Доктор Жалибер.

Ну и ну! Даже монашке все известно — это видно по ее целомудренной сконфуженности.

— Впустите его, сестра. Доктор, должно быть, страшно нервничает.

— Он уже полчаса расхаживает по коридору и курит. Я, конечно, не посмела ничего ему сказать — он врач, но…

Натянуто улыбаясь, Жалибер вихрем ворвался в палату.

— Как чувствуете себя, дорогой друг? Не очень измучились? Левер сказал мне, что вы хорошо перенесли промывание.

Насупившись, сестра Адония удалилась.

— Я встретил выходившего от вас следователя. В больнице я случайно — здесь лежит один мой больной. Не стал бы вас беспокоить, но меня заверили, что сегодня вы совсем молодцом. Разрешите?

Тощий, нескладный, урод душой и телом, он закурил, ходил по палате, останавливался, снова шел к окну.

— Полагаю, бедняга следователь — между нами говоря, вид у него отнюдь не преуспевающий, да и отзываются у нас о нем неважно — пытался вытянуть из вас всю подноготную?

— Он вел себя вполне достойно.

— Тактично? — поправил Жалибер, нервно улыбаясь.

— Он делал все, чтобы открыть правду, еще неизвестную мне самому.

— Кроме шуток? — сорвавшись на вульгарность, усомнился Жалибер.

Подумать только, что из-за Ольги Жалибер с ее упругим и гладким, как слива, телом, предававшейся любви с таким же необузданным пылом, как и всему в жизни, Франсуа приходилось сотни раз пожимать доктору руку, есть у него за столом, играть с ним в бридж!

— Скажите на милость! Ну теперь-то вы, надеюсь, знаете, на чем ваша жена будет строить оборону? Адвокатом она, кажется, выбрала Бонифаса! Не представляю себе этого ханжу и зануду в роли защитника по такому делу!

Жалибера, вероятно, терзал страх. Он ждал одного слова, а Франсуа нарочно медлил его произнести. Что еще придумает Жалибер, чтобы заставить собеседника заговорить?

— Бонифас со своей окладистой бородой, прической ежиком, кустистыми бровями и лоснящейся мантией корчит из себя святого с церковного витража. Это человек, который ради сенсационной защитительной речи, не дрогнув, опозорит во имя морали целый город. Доверить дело о преступлении из ревности такому адвокату!..

И тут Франсуа кротким голосом вставил:

— Никакого преступления из ревности нет.

Жалибер, сделав над собой усилие, чтобы не подпрыгнуть от радости, прикинулся удивленным.

— Как же ваша жена намерена защищаться?