австро-венгерская разведки прекрасно воспользовались этим, они сидят на трибунах Колизея и хлопают в ладоши, пока мы рвем друг друга на куски как дикие звери. Я не могу осуждать ни вас, ни людей из Багдада, поскольку и сам когда-то занимался тем же самым — но отношение высказать могу. Мы с вами — вы, я, они — в дерьме по самые уши, и кровавые пятна на наших мундирах уже не отстирать. Разница между вами и мной — в том, что я понимаю, какое зло творим мы все — а вы это злом не считаете. Разница между нами и генералом Штанниковым — в том, что у него хватило духу застрелиться. Теперь давайте работать.

Это тоже был бункер. В России, долгие годы готовившейся к войне их вообще было много, этих бункеров, их строили до начала девяностых, пока не решили что достаточно. Тогда, в начале девяностых призрак войны, призрак безумного ядерного апокалипсиса, когда сотни миллионов, даже миллиарды людей жили в постоянном страхе — он отступил.

Но теперь призрак вернулся, и безумная ухмылка его преследовала каждого из тех, кто собрался сейчас в этом бункере, расположенном под действующим цементным заводом в окрестностях столицы Российской Империи. Призраку нравилось питаться страхом людей, это была его пища, и сейчас он напитался впервые — впервые за много лет. Но ему это было мало — ибо сейчас боялись отдельные люди — а ему надо было, чтобы боялись, как и раньше — сотни миллионов. И процесс уже пошел…

— Господа, приступим.

Государю Российскому, получается, что еще новоизбранному Царю Польскому и Шаху Персидскому Николаю еще трудно давалась роль самодержца, он не привык к ней. Он честно готовился к ней, постигая самые разные науки, которые следовало бы знать Самодержцу. Но он был молод — моложе почти всех тех, кто собрался сейчас под землей, чтобы решить, возможно, самую большую проблему, которая вставала перед страной и перед престолом за последние пятьдесят лет. Он не был готов и ждал, что судьба подарит ему еще лет десять нормальной жизни, даст пережить любовную горячку и воспитать сына, чтобы потом, со спокойной совестью и холодной головой окунуться в дела государственные. Но судьба редко проявляет благосклонность — и сейчас Государь Николай Третий находился во главе старого, покрытого пылью стола, за его спиной красовался потускневшей позолотой двуглавый орел, а на него смотрели люди, сидевшие по обе стороны стола. Они смотрели на него, как на человека, который знает все и может решить любую проблему — и он не мог, не имел права признаться им, что не знает что делать, и что напуган. Да, да, он — русский офицер-разведчик, смело шедший навстречу смерти и ведший за собой людей был по-настоящему напуган, возможно, впервые в жизни. Потому что он был честным человеком, он понимал и осознавал меру ответственности, которая была возложена на его плечи. Тогда он рисковал своей жизнью и жизнями солдат его роты — сейчас же на нем лежала ответственность за все огромное государство, за империю. И, наверное — за все человечество и за его дальнейшую судьбу — тоже. При обмене ядерными ударами, спровоцированном безумцами, не выживет никто. Победителей не будет.

— Прежде всего, господа, хочу предупредить всех о том, что все, что здесь будет сказано и вами услышано, является государственной тайной и не может быть разглашено ни при каких обстоятельствах. Каждый должен понимать, какую ответственность принимаем на себя мы все. Обет вечного молчания — вот наиболее точное определение того, что мы должны принять на себя. Если кто-то не готов к этому, если кто- то не уверен в себе — тот может сейчас встать и выйти из-за этого стола, и никто его не осудит ни сейчас, ни в будущем. Итак, господа?

Все остались на своих места, только пожилой человек, в плохо сидящем, обсыпанном пеплом костюме, в очках с толстыми линзами, нервно сглотнул слюну.

— Хорошо. В таком случае — давайте представимся друг другу. Некоторые из нас незнакомы, а это недопустимо. Начнем с вас, сударь.

Невысокий человек, одетый в военную форму без наград, погон и знаков различия, довольно молодой, но с ранней сединой в волосах встал со своего места.

— Генерал от авиации Вавилов Константин Юрьевич, командование специальных операций, командующий.

— Спасибо, генерал, дальше.

Хорошо всем известный человек, среднего роста, начавший лысеть.

— Путилов Владимир Владимирович, Третье отделение Собственной, его императорского величества канцелярии.

Третий — высокий, худощавый, с татарской короткой бородкой без усов, с пристальным, липким взглядом.

— Тайный советник Ахметов Фикрет Факирович, несменяемый товарищ министра внутренних дел.

Тот самый профессор — он вскочил на ноги, слово боялся опоздать.

— Доктор физики, глава кафедры ядерной физики Санкт-Петербургского университета, профессор Вахрамеев Владимир Витольдович.

В голосе ученого было такое волнение, что счел необходимым вмешаться государь.

— Спокойнее, Владимир Витольдович, спокойнее. Здесь все свои и мы делаем одно дело. Ваш вклад не менее важен, чем вклад, который вносим мы все. Присядьте и успокойтесь.

— Благодарю, Ваше Величество…

Не было никого от ГРУ. ГРУ было ослаблено и находилось в опале. По моему мнению — напрасно, виновны всегда отдельные люди, но не ведомство в целом.

— Генрих Григорьевич Вольке, генерал-полковник, начальник штаба ракетных войск стратегического назначения — представился, не вставая, немец, сидевший рядом со мной и писавший что-то в блокноте. Я умудрился заглянуть мельком в блокнот и с удивлением увидел, что мой сосед решает какой-то шахматный дебют, расписывает ходы.

Настало и мое время. И что мне говорить?

— Александр Воронцов, контр-адмирал Российского Флота.

Надеюсь, звание то у меня не забрали, в принципе и не могли забрать это не так то просто.

Государь поднял руку, требуя тишины.

— Высочайшим повелением, с сего дня контр-адмирал Воронцов назначается министром без портфеля Моего кабинета и координатором оперативной деятельности всех специальных служб. Такова Моя воля, господа!

Молчание. Стремительно белеющее лицо действительного тайного советника Путилова — вот он то — как раз не ожидал. Любопытствующий взгляд профессора — он тоже заметил и сейчас переводит взор с меня на Путилова, стремясь понять, что происходит. Скрип карандаша Вольке — ему до этого нет никакого дела, он придумывает ходы на шахматной доске, чтобы изначально, уже в дебюте поставить противника в заведомо проигрышное положение. И все бы ничего — да только в проигрышном положении оказываемся сейчас мы. Нам сейчас надо рассчитывать не на то чтобы выиграть эту партию, господин Вольке — нам надо просто ее не проиграть.

— Ваше Величество? — официально обратился я к Николаю.

— Князь?

— Нижайше прошу простить меня — но я не могу принять это назначение, по крайней мере, до завершения операции.

— Почему же? — по голосу Николая не было понятно, раздражен он или просто удивлен — в Моей воле было назначить вас на эту должность, и Я сделал это, полагая, что так будет лучше для России, и вы самый достойный кандидат из всех Мне известных.

— Ваше Величество, я полагаю, мне следует принять более активное участие в операции, чем это виделось раньше. При этом мне придется находиться за пределами России, во враждебном окружении — и исполнять возложенные на меня Вашим назначением обязанности я не смогу.