служанки да мамка глаз с него не спускают, а все равно пугается. Особенно когда кошку иль собаку увидит.

— Да, ребенка вырастить нелегко, — заметил шурин У Старший.

Пока они говорили, вошел Дайань.

— Барышни Гуйцзе и Иньэр прислали Ли Мина и У Хуэя с чаем, — объявил он.

— Зови! — крикнул Симэнь.

Вошли с двумя коробками Ли Мин и У Хуэй. Опустившись на колени, они открыли коробки, полные печенья в форме сосновых шишек и шариков, вроде тех, что носят на шапках чиновники, облитых белым сахаром хлебцев с пожеланием долголетия, а также чая с розовыми лепестками.

Симэнь попросил настоятеля убрать подношения.

— Как же вы про молебен узнали? — спросил Симэнь певцов.

— Я встретил на улице дядю Чэня, — отвечал Ли Мин. — От дяди и узнал. А дома рассказал сестрице Гуйцзе. Тогда мамаша велела мне купить подарки и У Иньэр подговорила. Вот мы и пришли. Они просили вам кланяться, батюшка. Хотели сами прибыть, да постеснялись. Отнесите, говорят, хотя бы эти скромные подарки — слугам на угощение.

— Обождите, вас покормят, — сказал им Симэнь.

Настоятель велел певцам пройти в другое помещение, где они сытно поели вместе с остальными слугами. Однако хватит пустословить.

После полуденной молитвы настоятель У распорядился снова накрыть большой стол. На нем появились обильные яства — сорок скоромных и постных блюд: острых и соленых, пресных и сладких, жбан цзиньхуаского вина, горы сахара и фруктов, а также даосское облачение для младенца: черная атласная с позолотой даосская шапочка, темная полотняная ряса, расшитая облаками, подрясник из зеленого атласа, пара белых шелковых чулок, темные туфельки из шаньсийского шелка, плетеный из шелковой тесьмы поясок и пояса — желтый нитяной,[593] с престола Трех сокровищ и лиловый нитяной от Государыни покровительницы детей[594] серебряное ожерельице с выгравированным пожеланием: «Блистайте, хоромы, золотом и яшмой, продлитесь, дни, в довольстве и славе». На желтом шелковом талисмане, предназначенном для избавления от нечисти, выделялись красные знаки, гласившие: «Покровитель судьбы Дух Тайи, даруй здоровье и согласье». Подарки лежали на квадратных подносах. Рядом стояли четыре блюда изысканных фруктов.

Мальчикам-послушникам было велено достать из узлов красные записки с посланиями и молитвами, которые читались во время всех трех служб, и показать их Симэню. Потом они положили их в коробки, разместили на коромыслах — всего их оказалось восемь — и понесли к Симэню. Довольный Симэнь направил домой Цитуна, чтобы тот передал его просьбу наградить послушников платками и ляном серебра.

В тот же самый день, надо сказать, справляли рождение Цзиньлянь. В гостях у нее были невестка У Старшая, ее матушка Пань, золовка Ян и барышня Юй. Все они сидели в покоях Юэнян, когда принесли подарки из монастыря. Женщины бросились рассматривать подношения, которые не удалось разместить и на четырех столах.

— Поди сюда скорей, сестрица! — крикнула Цзиньлянь, обращаясь к Пинъэр. — Гляди-ка, что наставник твоему сыну прислал. Смотри, монашеская шапочка, ряса… А вот, гляди, туфельки.

Подошла Мэн Юйлоу.

— Полюбуйся, сестрица, — вертя в руках туфельку на белой шелковой подошве, говорила она Юэнян, — какие же искусные эти даосские монахи! Такие крошечные туфельки вывернуть ухитрились. И швы спрятали, и строчкой украсили. А как облака чисто вышили! Нет, по-моему, не сами они делали. Это у них жены, наверно, старались.

— Что ты говоришь! — оборвала ее Юэнян. — Какие могут быть жены у монахов! Должно быть, заказывали.

— Если эти даосы жен заимели, — вмешалась Цзиньлянь, — то, выходит, и присутствующие здесь матери-наставницы не иначе как мужьями обзавелись. Они тоже вон как платки вышивают.

— Даосский монах шапку свою надвинет и идет куда вздумается, — пояснила мать Ван. — Нас же, послушников Будды, по одному виду сразу узнаешь.[595]

— Мне говорили, — не унималась Цзиньлянь, — за вашей обителью Богини милосердия Гуаньинь расположен даосский скит Постижения сокровенного, а по пословице: когда мужской скит рядом с женским стоит, пусть и не общаются, да связи не прерываются.

— Как ты, Шестая, глупости любишь болтать! — сказала Юэнян.

— А это, глядите-ка, от Государыни покровительницы пояс лиловый, — продолжала свое Цзиньлянь. — И ожерелье серебряное с талисманом да с пожеланием. Красивый поясок! А на обороте, смотрите, имя У… дальше не могу разобрать… юань.

— Это монашеское имя, которое дал младенцу отец наставник, — пояснил Цитун. — У Инъюань.

— Это что, знак «ин»? — переспросила Цзиньлянь и воскликнула: — Сестрица, гляди, вот невежа этот даос! Почему он ему и фамилию сменил?

— Это тебе так кажется, — заметила Юэнян и обернулась к Пинъэр: — Ступай принеси младенца. Давайте полюбуемся им в монашеском одеянии, а?

— Он только что уснул, — отвечала Пинъэр. — Не хочется беспокоить.

— Ничего страшного! — заверила ее Цзиньлянь. — Разбуди поосторожней.

Пинъэр пошла в спальню младенца.

Цзиньлянь взяла красный пакет и извлекла из него молитвенное обращение, в котором за Симэнь Цином следовала его жена урожденная У, а немного пониже урожденная Ли. Остальные жены в послании не значились.

— Вы только посмотрите! — показывая всем бумагу, говорила возмущенная Цзиньлянь. — Вот он какой справедливый и беспристрастный, наш насильник проклятый! Скажете, нет у него любимиц?! Только ее, с ребенком, записал, а мы, выходит, не в счет. Нас и за людей не принимают!

— А сестрица Старшая записана? — спросила Юйлоу.

— А уж без нее и вовсе курам на смех, — отвечала Цзиньлянь.

— Ну, чего ж тут особенного! — вставила Юэнян. — Одну упомянул и хватит. Неужели весь отряд перечислять, монахов смешить?!

— А что, мы рядом с ней недоноски какие, что ли, или выродки Лю Чжаня, — не унималась Цзиньлянь.

Появилась Пинъэр с Гуаньгэ на руках.

— Давайте сюда облачение, — предложила Юйлоу. — Я его одевать буду.

Пинъэр держала Гуаньгэ. Юйлоу надела ему даосскую шапочку, потом рясу, ожерелье и два пояса. Ребенок с испугу закрыл глаза и почти не дышал.

— Бери послания, жертвенных денег захвати и иди в молельню, — наказала Пинъэр хозяйка. — Сама предай огню.

Пинъэр вышла.

— Ну чем не монашек в этом облачении? — играя с Гуаньгэ, говорила Юйлоу.

— Какой там монах! — вставила Цзиньлянь. — Ни дать ни взять — маленький дух Тайи.[596]

— Что ты городишь! — Юэнян сердито поглядела на Цзиньлянь. — Сейчас же прекрати такие разговоры при младенце!

Смущенная Цзиньлянь умолкла.

Напуганный переодеваниями Гуаньгэ расплакался. Тут вернулась Пинъэр и поспешно взяла ребенка. Пока она снимала с него монашеское одеяние, он обкакал ей юбку.

— Вот так У Инъюань! — заметила в шутку Юйлоу. — Блюдо ему надо подставлять, когда захочет.

Юэнян велела Сяоюй вытереть юбку. На руках у матери Гуаньгэ заснул.

— Мой мальчик! — говорила Пинъэр. — Замучили тебя. Сейчас мама уложит сыночка в кроватку.

На столе почти ничего не осталось, и Юэнян пригласила старшую невестку У, золовку Ян, мамашу Пань и остальных полакомиться яствами из монастыря.

Начинало смеркаться.