Пинъэр и потягивал вино. — Время позднее, а вы и не догадались послать слуг за моей матушкой. Человек далеко за городом, а вам хоть бы что!

Прическа у нее сбилась, пучок развалился.

— Ишь ты, болтушка! — засмеялся, глядя на нее, Симэнь. — Сладко тебе, видно, спалось, а?

— Гляди, у тебя сетка головная съехала. Поправь! — заметила Пинъэр. — У нас цзиньхуаское вино, очень приятное. Выпей чарочку!

— Выпей! — поддержал Симэнь. — А слуг за твоей матушкой я сейчас пошлю. Чуньмэй оперлась рукой о стол и поправила туфельку.

— Я только встала, — сказала она. — Не хочу я ничего. Мне что-то не по себе.

— Да выпей же, болтушка, попробуй, какое вино! — настаивал Симэнь.

— Ведь матушки твоей сейчас нет дома, что ж ты боишься чарку выпить? — говорила Пинъэр.

— Пейте, матушка, если хотите, — отвечала Чуньмэй, — а я не хочу, и моя матушка тут не при чем. Когда у меня нет желания, меня никто не заставит, даже моя матушка.

— Не желаешь вина, выпей чаю! — предложил Симэнь. — Я велю Инчунь послать слугу за твоей матушкой.

Симэнь протянул ей свою чашку ароматного чаю, заваренного с корицей, кунжутом и ростками бамбука. Чуньмэй с полным безразличием взяла ее, отпила глоток и отставила.

— Я попросила Пинъаня встретить матушку, — сказала она. — Он посолиднее других.

Симэнь подошел к окну и окликнул Пинъаня.

— Я вас слушаю, батюшка, — крикнул привратник.

— Кто у ворот будет стоять? — спросил хозяин.

— Шутуна попросил поглядеть.

— Тогда бери фонарь и поторапливайся!

Пинъань взял фонарь и удалился. На полдороге ему повстречался Дайань, который сопровождал двигавшийся с южной стороны паланкин. Его несли двое носильщиков. Одного звали Чжан Чуань, другого — Вэй Цун.

— Иду матушку встретить, — сказал Пинъань, поравнявшись с носилками, и взялся за оглобли.

— Пинъань! — позвала его Цзиньлянь. — Батюшка дома и кто тебя послал? Батюшка?

— Да, батюшка, а еще больше сестрица Чуньмэй, — ответил Пинъань.

— Батюшка, наверно, еще в управе, да?

— В управе… — протянул Пинъань. — Да он с обеда дома, у матушки Шестой вино попивает. Если б не сестрица настояла… Смотрю, один Лайань вас сопровождает, а дорога плохая, допоздна, себе думаю, не вернутся. Надо кому покрепче встретить. Ну и попросил Шутуна у ворот подежурить, а сам за вами.

— Где ж сейчас батюшка? — поинтересовалась Цзиньлянь.

— До сих пор у матушки Шестой угощается. Сестрица упросила, он меня и отпустил.

Цзиньлянь сразу умолкла.

— Насильник проклятый! — заругалась она, немного придя в себя. — Ему можно с потаскухой в постели нежиться, сколько душе его угодно, а меня бросил на произвол судьбы. Что ж я, не живой человек, что ли? А эта далекие планы строит, все на своего выблядка надеется. Гляди, на ту ли лошадку ставишь? Вон Чжан Чуань. Кто-кто, а уж он-то на своем веку в каких только домах не побывал. Где, у кого, скажи мне, ты видал, чтобы месячному младенцу от целых кусков парчу да атлас отрезали и одежду шили, а? Ведь такого и Ван Миллионщик не допустил бы!

— Не говорите, почтенная сударыня! — проговорил Чжан Чуань. — Не мне судить господ, но такого я не видывал. Жаль не шелков, ребенка — как бы ему не было худо. Пока сыпь да оспу не перенесет, нельзя наперед загадывать. Такой, припоминается, был в прошлом году случай. За Восточными воротами в поместье знатный богач живет. Самому лет шестьдесят, а состояние еще дед наживал. У них понятия не имеют серебро считать. Как говорится, лошади табунами ходят, быки стадами пасутся, а рису в амбарах… Служанок да наложниц — целые гаремы. Чуть не все домашние в узорных халатах ходят. А вот не было у них детей. Они и обителям жертвовали, и монастырям отказывали, священные книги распространяли и статуи будд сооружали — ничего не помогало! И вдруг у седьмой жены сын на свет появился. Как они радовались, как ликовали! Такие вот слуги, вроде меня, младенца на руках своих пестовали, как сокровище. В узорную парчу и атлас завертывали. Мамок купили не то четверых, не то целый пяток, им пять комнат отвели — чистота, аж в глазах рябит. День-деньской с младенца глаз не спускали — как бы ветерок, боялись, не дунул. Но сравнялось ему три годика, оспа его и унесла. Не будет вам в упрек сказано, попроще надо ребятишек растить, так-то лучше будет.

— Конечно, попроще, а я о чем говорю! — поддержала Цзиньлянь. — А то берегут, заворачивают, как золото.

— А я вам, матушка, вот что еще скажу, — начал Пинъань. — А то дойдет до вас слух, будете на меня сердиться. Я о тех юнцах, которые замешаны в деле приказчика Ханя. Их ведь батюшка приказал избить и под арестом держать, чтобы высшим властям передать. Так сегодня утром батюшка Ин приходил, с Шутуном разговаривал. Серебра ему, должно быть, сунул, потому что Шутун с большим пакетом в лавку заявился, ляна на два или на три накупил всяких яств — и к Лайсину, жене его велел приготовить, а потом к матушке Шестой понес, да еще два кувшина цзиньхуаского вина купил. Сперва матушку Шестую угощал, а потом в лавке дядю Фу, Бэнь Дичуаня, зятюшку, Дайаня и Лайсина. С ними пил вплоть до прихода батюшки.

— А тебя не позвал? — спросила Цзиньлянь.

— Так он меня и позовет, чужак, рабское отродье! Он и на вас, хозяек, внимания не обращает, будет он меня звать! Это батюшка его так распустил! Они то и дело с ним в кабинете грязными делами занимаются. А ведь он до этого в управе отирался. Там чему не научат! Если батюшка оставит его в доме, он скоро нашему брату житья не даст.

— И долго он с матушкой Ли выпивал? — спросила Цзиньлянь.

— Да почитай целый день просидели, — отвечал Пинъань. — Сам видел, вышел весь красный.

— И батюшка ничего ему не сказал?

— Он ведь и батюшке рот медом смазал, чего он ему скажет?!

— Вот бесстыжая рожа! — заругалась Цзиньлянь. — Он и ему голову заморочил. Он уже, оказывается, во все влез. У них рука руку моет. Гляди, пока тебя вонючий зад прельщает, как бы пронырливые слуги не стали с твоей зазнобой развлекаться! — Она обернулась к Пинъаню: — Я тебя об одном попрошу: как только заметишь его с этим пакостником, дай мне знать.

— Обязательно! — заверил ее Пинъань. — Чжан Чуань, небось, все слыхал, но он не проговорится — не первый год прислуживает. Свой человек. А на меня, матушка, можете как на каменную стену положиться. Вы у меня, матушка, единственная хозяйка. Будьте покойны, что узнаю, все вам доложу. Только про меня не говорите.

Так, с разговорами, подошли к воротам. Цзиньлянь вышла из паланкина. На ней была узорная кофта из сиреневого нанкинского шелка с отделкой, отороченная длинной бахромой белая с отливом юбка. Грудь украшало ожерелье с нефритовыми подвесками, талию стягивал бархатный пояс. Она проследовала прямо к Юэнян и приветствовала ее поклоном.

— Так скоро? Что же не осталась у матушки? — удивилась Юэнян.

— Матушка оставляла на ночь, — отвечала Цзиньлянь. — Но у нее гостит свояченица да девочка лет двенадцати воспитывается. И всем пришлось бы спать на одной кровати. Где там? Да и от дому далеко, я и решила вернуться. Матушка просила кланяться и благодарила за щедрые подарки.

От Юэнян она пошла к Цзяоэр, Юйлоу и остальным, а оттуда проследовала в передние покои. Прослышав, что Симэнь у Пинъэр, она зашла к ней.

Завидев Цзиньлянь, Пинъэр поспешно поднялась и, улыбаясь, поклонилась одновременно с вошедшей.

— Так рано, сестрица? — спросила Пинъэр. — Присаживайся, выпей чарочку.

Хозяйка велела Инчунь подать стул.

— Ох, я и так сегодня выпила немало, — отказывалась Цзиньлянь. — Нет, спасибо, я-то двух приемов не выдержу.

Она горделиво вздернула рукав и пошла к двери.

— Ишь, как осмелела, рабское отродье! — воскликнул Симэнь. — Меня даже поклоном не