властей.

Брошенные в тюрьму молодые люди раскаивались, увидев, в какой переплет попали. Заключенные предрекали им каторгу, а в случае передачи дела в областное управление — и смерть в заточении. Перепуганные парни едва дождались, когда домашние пришли к ним с едой, и послали с ними потихоньку записки, в которых просили — кто отца, кто старшего брата — подкупить судей.

Один из отцов обратился к Ся Лунси.

— Видишь ли, муж Ван — приказчик у господина Симэня, — объяснил Ся, — а он требует осуждения. Мне, его сослуживцу, неудобно ему перечить. Попроси еще кого-нибудь, пусть поговорит с господином Симэнем.

Другой пошел к шурину Симэня — У Старшему. Однако всем было известно, как богат Симэнь, и никто не решался его подкупать. Родные юнцов, не зная, что предпринять, собрались на совет.

— Бесполезно просить тысяцкого У, — сказал один. — Он тоже ничего не сделает. Говорят, у торговца шелком Ина Старшего с Восточной улицы брат есть, Ин Боцзюэ, — закадычный друг Симэнь Цина. К нему бы обратиться. Давайте соберем серебра, с четверых не один десяток лянов соберется, да и вручим ему. Пусть поговорит. Так будет вернее.

Тогда отец Чэ Даня, владелец винной лавки, как старший собрал с каждого по десять лянов, и с сорока лянами все отправились к Ин Боцзюэ. Они изложили ему просьбу, и Боцзюэ принял серебро.

— Ты же за Хань Даого хлопотал, — сказала ему жена, когда ушли просители, — с юнцами хотел расправиться. Зачем же с них-то берешь серебро? Иль ты теперь их выгораживать взялся? Как же приказчику Ханю будешь в глаза смотреть?

— Думаешь, я сам не понимаю! — проговорил Ин Боцзюэ. — Я вот что сделаю: возьму пятнадцать лянов и поговорю, чтоб никто не видел, с Шутуном, слугой из кабинета. Пусть к хозяину подъедет. Он Шутуну важные дела поручает, большое доверие оказывает. Наверняка клюнет.

Ин Боцзюэ отвесил пятнадцать лянов, завернул их в узелок и, сунув в рукав, поспешил к Симэню.

Хозяин еще не вернулся. Ин Боцзюэ прошел в залу, откуда и заметил Шутуна, вышедшего из боковой пристройки кабинета. На голове у него красовалась многогранная шапочка из темного атласа. Пучок сдерживала золотая шпилька-лотос. Одет он был в длинный халат из сучжоуской тафты и бледно-зеленую легкую куртку, обут в летние туфли, поверх виднелись белые чулки.[505]

— Прошу вас, батюшка, проходите в гостиную, присаживайтесь, — пригласил гостя Шутун и велел Хуатуну подать чай. — Я тебя, брат, за чаем посылаю, а ты ни с места? Опять шутки шутишь? Погоди, я вот батюшке пожалуюсь.

Хуатун побежал за чаем.

— Батюшка из управы не приходил? — спросил Ин Боцзюэ.

— Только что заходил посыльный, — отвечал Шутун. — Говорит: хозяин и господин Ся в гости отбыли. А у вас, батюшка, дело какое-нибудь?

— Нет, ничего.

— Вы, кажется, насчет приказчика Ханя говорили? — продолжал Шутун. — Так вот. Батюшка вчера велел избить бездельников и посадить под арест. Теперь, как только будет готово обвинение, их передадут вышестоящим властям.

Ин Боцзюэ отвел слугу в сторонку.

— Вот какое дело, — начал Ин. — Видишь ли, родственники этих юнцов, как узнали, перепугались. Ну, вчера вечером ко мне все четверо пришли. В ногах валялись, со слезами умоляли с батюшкой поговорить. А я, сам знаешь, за Хань Даого хлопотал. Неудобно мне теперь за них вступаться, правда? Хань обидится. Ломал я голову, ломал. Давайте, говорю, пятнадцать лянов. Может, думаю, ты как-нибудь ввернешь батюшке словцо, а? Глядишь, и выпустят их.

Ин Боцзюэ вынул из рукава серебро и протянул Шутуну. Тот развернул узелок. В нем лежало четыре крупных слитка и мелочь.

— Не посмею отказать вам, батюшка Ин, — говорил слуга. — Только велите им пяток лянов прибавить, тогда с батюшкой попробую поговорить. Правда, не знаю, согласится ли он. Вчера вот по тому же делу сам дядя У Старший приходил, а батюшка ему отказал. Так куда ж мне, козявке, с ним тягаться. Я вам честно говорю: серебро это не мне одному достанется. Придется с матушкой Шестой поделиться. Обходным путем надо действовать. У нее ведь сын родился. Если она слово замолвит, все будет в порядке.

— Коли так, я с ними поговорю, — сказал Ин. — Только ты не забудь, а то они вот-вот за ответом придут.

— Не знаю, когда батюшка возвратится, — отвечал Шутун. — Вели им завтра с утра приходить.

Ин Боцзюэ удалился. А Шутун отнес серебро в лавку, где отвесил полтора ляна. На них он купил кувшин цзиньхуаского вина, пару пареных уток и пару кур. Цянь ушел на свежую рыбу и окорок, два цяня — на печенье и пирожки с фруктовой начинкой и цянь — на сладкий слоеный пирог. Покупки он отнес к Лайсину и попросил его жену, Хуэйсю, приготовить как полагается. Цзиньлянь в тот день не оказалось дома. Она с утра отправилась в паланкине за город на день рождения матушки Пань. Шутун велел Хуатуну положить кушанья в квадратную коробку и отнести к Ли Пинъэр, а потом и сам пошел к ней с кувшином вина.

— От кого это? — спросила Пинъэр.

— От брата Шутуна, — отвечал Хуатун. — В знак его сыновнего к вам почтения, матушка.

— Вот арестант! — засмеялась Пинъэр. — С чего ж такое почтение?

Через некоторое время явился и Шутун. Пинъэр сидела на позолоченной кровати. На изваянной из нефрита белоснежной руке ее сверкали золотые браслеты. Она держала выточенную из черепашьего панциря кошечку, играя ею с ребенком.

— Кому это ты принес кушанья, арестант? — спросила она.

Шутун улыбался и молчал.

— Молчишь? Чего ж смеешься? — допытывалась Пинъэр.

— Кого мне почитать, как не вас, матушка! — проговорил слуга.

— Ни с того ни с сего — такие знаки внимания? — недоумевала Пинъэр. — И дотрагиваться не буду, пока не объяснишь. Говорят, благородный не коснется пищи от неизвестного.

Шутун открыл кувшин, расставил на маленьком столике закуски и попросил Инчунь подогреть вино. Наполнив чарку, он обеими руками поднес ее Пинъэр и опустился на колени.

— Выпейте, матушка, и я все вам объясню, — упрашивал Шутун.

— Нет, ты объясни, потом я выпью, — настаивала Пинъэр. — А нет — так стой хоть весь век. Встань и скажи, в чем дело.

И Шутун рассказал ей, как Ин Боцзюэ просил похлопотать за юнцов.

— Он хлопотал за Хань Даого, — объяснял Шутун, — и ему неудобно теперь за юнцов заступаться. Вот он меня и просил обратиться к вам, матушка. А батюшка спросит, не говорите, что я вам сказал. От деверя Хуа Старшего, мол, посыльный приходил. А я пойду в кабинет, напишу просьбу, а как вернется батюшка, ему и вручу. Вот, мол, матушка просила передать. А вас, матушка, я тоже попрошу замолвить словцо. Их и так вчера по приказу батюшки избили. Батюшка собирается судить их со всей строгостью. Если б удалось их освободить, это было бы с вашей стороны, матушка, великим благодеянием.

— Вот оно что! — сказала, улыбаясь, Пинъэр. — Ну, это пустяки! Обожди, я с батюшкой поговорю, и все уладится. И для чего ты только так старался? Ах, негодник! С них, наверно, вытянул?

— Не скрою, матушка, они мне пять лянов дали.

— Ах ты, ловкач! Тоже умеешь, оказывается, деньги зарабатывать, — заметила Пинъэр.

Она не захотела пить из маленьких чашек и велела Инчунь подать две больших серебряных чары в форме сплетенных цветов. Она выпила две чарки, а потом налила и Шутуну.

— Я не буду, — ответил слуга. — Зардеешься, еще батюшка заметит.

— Не бойся, я ж тебя угощаю, — сказала Пинъэр.

Шутун отвесил земной поклон и залпом осушил чарку. Пинъэр наложила целое блюдо всяких кушаний и поставила его перед слугой. С ней за компанию он выпил еще две чарки и, опасаясь, как бы не раскраснелось лицо, ушел. В лавке оставалась половина сладостей и кушанья. Шутун расставил их на