– Нет. Но вовсе не из-за тебя. Я не сделала этого потому, что хотела насолить моей семье.

– В ту ночь я спал мало, – продолжал Шварц. – Часто просыпался, хотя очень устал. Ночь теснилась за стенами дома – вокруг маленького пространства комнаты, в которой мы лежали. Мне все чудились шорохи, я вскакивал в полусне, готовый к бегству.

Проснулась Елена, зажгла свет. Тени исчезли.

– Ничего не могу поделать, – сказал я. – Над сном я не властен. У тебя еще есть вино?

– Есть. В этом мои родственнички понимают толк. А ты давно пристрастился к вину?

– С тех пор, как очутился во Франции.

– Хорошо, – сказала она. – Разбираешься, по крайней мере, в винах?

– Не очень. Главным образом – в красных. Они дешевле.

Елена встала, пошла на кухню и вернулась с двумя бутылками и штопором.

– Наш фюрер приказал изменить старые законы виноделия, – заметила она.

– Раньше в натуральные вина не разрешалось добавлять сахара. А теперь можно даже не выдерживать срока брожения.

Я смотрел на нее, не понимая.

– В неудачные годы это позволяет сделать сухие вина слаще, – пояснила она и засмеялась. – Просто уловка расы господ, чтобы увеличить экспорт и получить валюту.

Она подала мне бутылки и штопор. Я открыл мозельское. Елена принесла два тонких бокала.

– Откуда у тебя загар? – спросил я.

– Я была в марте в горах. Ходила на лыжах.

– Раздетая?

– Нет. Но там можно было принимать солнечные ванны.

– С каких пор ты стала увлекаться лыжами?

– По совету одного знакомого.

Она вызывающе посмотрела мне в глаза.

– Прекрасно. Лыжи очень полезны для здоровья.

Я наполнил бокал и подал ей. Вино было терпкое и ароматнее бургундских вин. Я такого не пил с тех пор, как оставил Германию.

– Может быть, ты хочешь знать, кто мне посоветовал заняться лыжами? – спросила Елена.

– Нет.

Раньше я, наверно, всю ночь напролет только об этом бы и спрашивал. Теперь меня это не интересовало. Ощущение зыбкой нереальности, возникшее вечером, опять охватило меня.

– Ты изменился, – сказала она.

– Сегодня вечером ты дважды сказала, что я не изменился, – возразил я.

Она неподвижно держала бокал в руках.

– Я, наверно, хотела бы, чтобы ты не изменился.

Я выпил вино.

– Чтобы легче расправиться со мной?

– Разве я с тобой раньше расправлялась?

– Не знаю. Думаю, что нет. Все это было очень давно. Но когда я вспоминаю, каким я был раньше, то останавливаюсь как бы в недоумении: право, ты могла бы попробовать сделать это.

– Это мы, женщины, пробуем всегда. Разве не знаешь?

– Нет, – сказал я. – Но хорошо, что ты меня предупредила. Между прочим, вино очень хорошее. Наверно, его выдерживали положенное время.

– Чего нельзя сказать о тебе?

– Элен, перестань, пожалуйста, – сказал я. – Ты не только возбуждаешь, ты еще и смешишь. Такая оригинальная комбинация встречается очень редко.

– Что-то ты очень самоуверен, – сердито сказала она и села на кровать, все еще держа на весу бокал с вином.

– Нисколько. Но разве ты не знаешь, что предельная неуверенность, если она не кончается смертью, может привести в конце концов к спокойствию, которое уже ничем не поколеблешь? – сказал я, смеясь. – Все это, конечно, громкие слова, но они – вывод из бытия, которое можно сравнить с существованием летящего шара.

– А что это за существование?

– То, которое веду я. Когда негде остановиться, когда нельзя иметь крова над головой, когда все время