подозрительность, как знала она от мужа, воспитываемая правительством, особенно находила благодатную почву среди чиновников, желавших отличиться и без риска для здоровья выказать свой патриотизм во время войны, а также в среде тех, кто почему-либо был недоволен мужем.

Одиночество тяготило ее. Узнав, что муж едет, она решила не ждать. Путь ей знаком. Пять лет назад они путешествовали вместе на Камчатку и проплыли Лену. На этот раз у нее с собой лишь гребцы и горничная.

Сегодня утром она хотела идти дальше вниз по реке, когда город всполошился еще более, чем от ее приезда. Шел баркас под флагом генерал-губернатора. Дом был отведен заранее и убран для его приема.

— Как ты решилась? — спросил Муравьев, когда церемонии и встречи закончились и супруги остались одни.

— Когда прискакал Миша и сказал, что следующим рейсом ты отбываешь на шхуне «Восток», я стала собираться… Я больше не могла без тебя.

Она обняла его, сидя рядом на маленьком плюшевом диване. Их ждали к обеду, еще надо было переодеться и привести себя в порядок.

В Иркутске ходили слухи, что ее мужу не доверяют в Петербурге. Сплетни, идущие, может быть, в самом деле из Петербурга, не могли, конечно, иметь никакого значения. Как смели судить о человеке, которого благословил на подвиг сам государь!

Она сказала, что очень беспокоилась о нем. И беспокоится о родных. Странно вел себя Струве, он затеял против нее мелочную интригу.

— Как он посмел? Что же смотрел Венцель? — удивился Муравьев.

— О! Он мягок, у него сердце артишока!

Струве был сначала очень любезен, заискивал. Сын знаменитого ученого, а такое ничтожество! Она сказала, что Струве спросил ее однажды, как она будет чувствовать себя, если русские войска возьмут снова Париж. В другой раз — не скучает ли она о Франции. Благовоспитанный человек не смеет так говорить, когда с Францией война!

Она не скрыла, что Струве однажды заговорил с ней о том, что у него есть сведения, будто бы она весело провела время в Париже с Мазаровичем, которого Муравьев назначил ей в сопровождающие два года назад, не имея возможности вместе с ней выехать за границу.

Муравьев вспыхнул.

Она не стала говорить, что однажды Струве сказал, как ею увлечен. Сейчас кротость, спокойствие и удовлетворенность выражены на добром ее лице. Она просияла, когда муж стал рассказывать о своем походе. Но тут же ужас выразился в ее глазах.

— Бедная, бедная Катя! Несчастная, благородное дитя, как она выдержала все это?

Рассказ о дружеской встрече в Айгуне с китайским генералом поразил ее.

Муравьев говорил и о низовьях реки, о Петровском.

— Я больше тебя одного не отпущу, мой друг!

— Мы вместе отправимся на Амур в будущем году, когда я снаряжу туда новую армаду…

Обед продолжался долго. Досаждали лестью и тостами, но немало и нужного узнал Муравьев как от чиновников, так и от купцов, отлично знавших край.

Возвратились домой поздно вечером. У шатровых ворот горел фонарь, вытянулись двое полицейских.

Муравьев присел у стола пробежать новости в иностранных газетах, которые отложил на вечер.

Горничная раздевала Екатерину Николаевну в соседней комнате. Она разговаривала с мужем через полуоткрытую дверь.

— Но что это такое? Из «Фигаро» и «Монитер» выхвачено ножницами чуть ли не по полстраницы? — вскричал он.

Муравьев возмутился. Он немедленно по прибытии в Иркутск напишет министру внутренних дел.

«Жалкая трусливая политика! От генерал-губернатора скрывают содержание статей! Очередная подлость правительства! Если так будет продолжаться, как же я узнаю о подготовке врагов к кампании будущего года? И как они восприняли наш выход на Тихий океан? В «Таймсе» вырезаны парламентские дебаты! Заголовок, как в насмешку, оставлен! Значит, и письма к жене все задержаны? Это недоверие! Вот, вернулся домой! Ну, я устрою бурю! Нашли за кем следить, когда сам канцлер — первый предатель!»

А из открытой двери до него донесся слабый и тонкий запах ее духов, почти забытый, который ударил ему сегодня в голову при встрече. И шелест ее шелков…

— И ты знаешь, мой друг, что к французам у русских никогда не было и не может быть вражды! То, что ты принимаешь за ненависть, — вспышка. Чиновники разжигают глупый простой народ. Ты знаешь, я так же люблю Францию, как Россию, и глубоко уважаю французов. Каша, которую заварили, одинаково ужасна и для французов и для нас. Это умелая интрига англичан, они наши враги, а не французы. Во Франции горсть предателей во главе с Наполеоном, ставленником англичан, ввергает страну в кровавую войну. Я ненавижу Наполеона, но не больше, чем своего Николая, который губит Россию! Но я верно служу, только так могу служить России. Я так же несчастен этой войной, как и ты…

Она вышла сияющая, как бы сознавая, что одарит его наградой более высокой, чем все императоры. В самом деле, она прекрасна, с торжественно убранными волосами, в пышном капоте, с открытой белой грудью. Он почувствовал, что действительно это истинная награда за его долготерпение. И все, что совершено и добыто им, теперь принадлежало ей.

В этот вечер она несколько раз заставляла его возобновлять рассказы о своих путешествиях. Если бы не она, может быть, он не совершил бы ничего подобного! Это то же самое, что у Невельских. Жалок и несчастен был бы Геннадий Иванович, не будь с ним рядом Екатерины Ивановны.

Екатерина Николаевна побуждала к высокой деятельности одним тем, что была прекрасна и преданна. Она всем интересовалась, но почти никогда и ничему не удивлялась. Без связей в России, без хвоста родственников и нахлебников, как у других жен вельмож и губернаторов, она никогда и ничего не добивалась для себя, избегала пользоваться почетом, который оказывали мужу. Любя прогулки, она даже пешком ходила по Иркутску, не отличая себя от простого пешего народа, чем приводила в недоумение чиновников.

Никому, кроме мужа, она не доверяла своих дум. Правда, Мария Николаевна Волконская понимала ее прекрасно. Часто они проводили время, говоря о пустяках, но понимали друг друга гораздо более, чем говорили, словно обе были в ссылке. Даже Волконской она никогда не высказывала ничего, что хоть в малейшей степени могло поставить мужа в неудобное положение.

…Муравьев был пылок и часто, рассказывая жене, увлекался. Так было и на этот раз, он все более поражал ее. Он сказал о гавани Хади, как она необыкновенна, что к югу от Хади есть еще более удивительные бухты, которые не замерзают, что корабли нашей Японской экспедиции побывали там. Там настоящий юг, в лесах растет виноград.

Едва он заговорил, что там на берегах — южная растительность и Сибирь может получить доступ к морю через бухты, где навигация круглый или почти круглый год, как лицо Екатерины Николаевны необычайно оживилось.

Он заметил это и подумал, что, кажется, расхвастался, сказал то, о чем до сих пор сам не желал слышать.

«Неужели придется занимать эти гавани?» — подумал он серьезно.

— Тебе это нравится? Но это трудно исполнимо.

— О-о! — ответила она. Она знала, что для ее мужа нет ничего неисполнимого. Он — огонь. Терпение его поразительно. Ему стоит только захотеть! У него есть верные люди. Невельской может сделать и не то! — Это очень увлекательно! — призналась она.

Она вспомнила побережье Средиземного моря, и не там, где модные и блестящие курорты, а где бедные деревни рыбаков — испанцев и французов, под Авиньоном и у испанской границы. Там тепло и тоже растет виноград и еще оливковые рощи на каменистых холмах. Людям надо жить где легче. Страшно и тяжко слышать, как они мрут и страдают в снегах и льдах, куда, кажется, только и делают, что стараются загнать свой народ передовые умы России. И вдруг муж открывает этому многострадальному народу дорогу в мир, где люди не будут гибнуть от цинги и голода! Как это просто и гениально! Япония, Америка, Китай,