Он вдруг схватил ее за руку.
— Я люблю вас, Екатерина Ивановна, — сказал он. — И я буду вечно, до гроба, боготворить вас… — Он желал выразить все свои затаенные чувства и радовался, что подавил все подозрения. — Но чтобы не приносить вам несчастий, я никогда больше не увижу вас…
Екатерина Ивановна знала: шхуна уходит в Аян с частью офицеров свиты Муравьева. С ними же отправляется и Бошняк. При нем будет доктор. Губернатор остается здесь. Шхуна вернется за ним.
Бошняк поцеловал руку Екатерины Ивановны, поклонился и вышел. Воронин шел с ним рядом, заговаривая на разные темы и стараясь рассеять его. К ним подошел Орлов.
— Хорошо, что я не сказал ей всего, что я думаю, — задумчиво произнес Бошняк. — Да, я уеду, а то вы все погибнете. Ведь вы все несчастны из-за меня. Да не троньте меня, Дмитрий Иванович, — сказал Бошняк, обращаясь к Орлову, который хотел его взять за руку. — Пустите, я вам говорю! — резко крикнул он.
Он вдруг замахнулся и хотел ударить Орлова по лицу, но Воронин и тут поспел. Бошняк опять смутился.
— О боже, простите меня, господа! Я наказан, господа!
Глава двадцать третья
УХОД ШХУНЫ
Муравьев недоволен вчерашним днем. Однако прежде всего — отправить рапорты, почту и курьеров. Шхуну придется задержать, подождать Невельского.
В соседней комнате слышались шаги, скрипели двери: Миша вставал рано по примеру генерала, знал его привычки.
После завтрака Муравьев остался с Мишей Корсаковым с глазу на глаз. Долго и подробно, не в первый раз, говорили, как держаться в Петербурге. Представят наследнику и — весьма вероятно — государю. Миша понимал: события, о которых он доложит, очень значительны.
— И смотри, Христа ради, за Бошняком. Пусть до полного излечения он останется в Иркутске.
Миша понимающе поклонился.
— Да, еще я хотел тебе сказать. При встрече с декабристами в Иркутске будь осторожен. Не проговорись, что отряд с Сахалина снят. У Волконских будешь — упомяни, что отряд стоит, но есть опасность от англичан. Остановишься у Якушкина в Ялуторовске — тоже не забудь сказать! Но, мол, опасно их положение!
Муравьев очень дорожил мнением декабристов по многим соображениям.
Миша просиял от таких наставлений. Он любил генеральские хитрости, именуемые «дипломатией».
Вызвали Воронина.
— Есть у вас где-либо поблизости свежие олени?
— Никак нет, ваше превосходительство.
— Я намерен весь штаб отправить в Николаевск.
— Всех оленей увел Геннадий Иванович, так как предполагал, что он встретит ваше превосходительство со штабом в Николаевске…
Сначала Воронин подумал, не на мясо ли надо оленят.
— Тогда приготовьте баркасы и гребцов, отправьте штаб на шлюпках.
— Баркасы вчера загружены, ваше превосходительство.
— Почему? Чем?
— По случаю войны мы все грузы отсюда переправляем на гребных судах в Николаевск. Баркасы для этого и шли сюда.
Муравьев поднял брови:
— Нашли тело второго казака?
— Так точно, ваше превосходительство. Море вчера вечером выбросило.
— Я буду присутствовать на похоронах!
Подошла шлюпка со шхуны, стала напротив лагеря, у палаток. Прибыли Буссэ, Римский-Корсаков. Вскоре у губернатора собрались все отъезжающие. Муравьев сказал, что задерживает шхуну, сегодня день в их распоряжении.
Римский обрадовался, сказал, что кое-что надо исправить. «У винта течь. Все время приходится людей держать у помпы. До одурения качаем!» Он поспешил в кузницу.
— А что вы скажете про вчерашние разговоры да про нашу прекрасную Екатерину Ивановну? — спросил Бибиков, когда шли от генерала.
Николай Васильевич улыбнулся загадочно.
— Жорж Санд, да и только! — заметил полковник князь Енгалычев.
— Но если посмотреть на ее талию и на очаровательные плечики, то скорее вспоминается Поль де Кок, — заметил Буссэ. — А Невельской, господа, пет-ра-шевец[93]! Да, да! — воскликнул он. — Его избавили от суда, так как оказался в плаванье и взять его было нельзя. И некем было тут заменить, никто не желал. Ему нельзя было возвратиться, поэтому он и пошел на открытие устьев, чтобы искупить вину, желая избегнуть кары. Вот почему и совершено открытие! Никто бы не полез голову ломать по своей воле! Что оставалось делать! Он на все был согласен. Потом он и компанию подобрал себе под стать! И они жили тут независимо и творили, что хотели. Вот судите сами, что за личности. Матросы и казаки у них штрафные. Часть людей от таких порядков убежала к американцам… Тут можно много сказать, но я не хочу придираться. Как тут не пожалеть бедняжку красавицу!
— Но как же Николай Николаевич это терпит? — воскликнул пораженный князь Оболенский.
— Уверяю вас, господа, между нами… Но Николай Николаевич при первой же возможности уберет всю эту компанию. Это мое предположение, только мое. Но… вспомните этот разговор!
Из кузницы быстро шел Римский с двумя матросами и мастером. Несли инструменты и тряпки.
— Господин Буссэ, идете ли на шхуну? — спросил Воин Андреевич, зашагивая в шлюпку.
— Да… Извините, господа! — сказал Буссэ. — У меня дела! — Он с холодностью попрощался со всей компанией общим поклоном.
Все знали дружбу Римского с Невельским, и никто больше ничего не сказал.
Муравьев дописал письмо жене и опять задумался о делах. Неприятные мысли лезли в голову. Камчатка далека, выдвинута вперед, плохо вооружена. Поздно разрешили все подвезти по Амуру! «Если бы в позапрошлом году, как я хотел и как просил Геннадий Иванович!» Англичане могут захватить порт и потопить «Аврору» в гавани. Тогда — позор! Сколько лет шли разговоры, что надо укрепить Камчатку!
Муравьев и сам был не рад, что связался с Петропавловском. Но, как ему теперь казалось, он в свое время сделал это лишь ради Амура, нарочно учредил там область. Не будь Камчатки и шума о ее будущем, правительство не разрешило бы плыть по Амуру. Камчатка — приманка. И вот теперь может быть расплата за хитрости. Но Амур все же занят. Хотя бы спасти «Аврору»! Завойко стоек, может оказать сопротивление, но отступить ему, верно, придется.
Поражение на Камчатке означало бы, что ко всем планам Муравьева в Петербурге могут отнестись с подозрением. Поэтому он хотел скорее отправить рапорты о том, что Амур занят и сплав закончен. Какая речь может быть сейчас об Императорской гавани или о южных бухтах! «Попробуй я пошли туда людей, а в это время Камчатка окажется разгромленной! Зачернят и дело мое и имя! Как, скажут, посмел! Разбрасываешься! Ложные фантазии! А Камчатку не спас?»
Муравьев прошелся по комнате. Он вспомнил Лондон, памятник Нельсону, как бы выражавший воинственный дух нации, заседания парламента, массу судов на Темзе, постройки в городе. Все кипит там, каждый знает место и цель. Держава в зените славы и могущества. Англичане все делают с расчетом, продумав. Удар их может быть страшен и меток. Силы у них на океане есть. Они могут перехватить подкрепления, посланные на Камчатку. Не он придумал эту Камчатку. Мысль царя и всех адмиралов,
