Разговоры в кабинете Василия Степановича продолжались.

— У меня уже есть план, как вылечить всю вашу команду, а затем как общими силами оборонять Петропавловск.

— Но судно должно следовать в Де-Кастри.

— Вот я и хочу сказать вам, что «Аврора» никуда не пойдет из Петропавловска. Я, как губернатор и командующий всеми морскими силами, приказываю вам остаться здесь и вместе с гарнизоном города принять меры для защиты от неприятеля!

Иван Николаевич, чуть привставая, почтительно поклонился, как бы показывая, что спорить не собирается и принимает приказание как должное и согласен с Завойко не только как с губернатором, но и по сути дела. Конечно, мало радости одному судну выдержать бой с целой эскадрой. Но он понимал, что у Завойко нет иного выхода, как отдать такой приказ и обороняться до последней капли крови. Изылметьев понимал также, что не смеет настаивать на уходе своего корабля в Де-Кастри не только потому, что обязан исполнять приказание, отданное так твердо и решительно. Долг и честь обязывали его не покидать город и порт, которые Завойко с такой решимостью и отвагой готов оборонять.

— Но если будет приказ от Муравьева? — спросил Иван Николаевич.

Завойко смолчал. Он считал себя вправе скрыть, что такой приказ уже есть.

— «Аврора» никуда не пойдет! — сказал он решительно. — Ответственность я беру на себя.

Он еще добавил, что уход «Авроры» был бы равносилен гибели города, а потом стал объяснять план обороны Петропавловска. Завойко намеревался теперь построить новые укрепления. Изылметьев расспрашивал подробности. Завойко сказал, что придется построить не менее пяти батарей. Обсудили, какими запасами будет располагать гарнизон города. Завойко спросил, сколько ружей, пороха и пушек на «Авроре».

— Но для того, чтобы выстроить укрепления, — сказал Изылметьев, — нужны прежде всего здоровые руки. А команда… — Он развел руками, выразив растерянность на своем лице.

Он как бы хотел сказать, что теперь все зависит от того, какова Камчатка, сможет ли она дать здоровье людям.

— Так я знаю, как поставить на ноги всю вашу команду в несколько дней.

— К сожалению, нет таких средств, Василий Степанович!

— Так вы не знаете тогда Камчатки! И вы не можете мне так говорить. В сорока верстах отсюда есть Паратунка, и там целебные воды. Я уже послал приказание камчадалам свозить туда своих коров. И когда больной матрос будет купаться в горячей целебной воде и пить молоко, то при здоровье русского человека он очень быстро встанет на ноги. Неподалеку от этой Паратунки на речке Аваче находится собственная молочная ферма моей жены. Все, что возможно, будет с моей фермы предоставлено вашей команде. Пока мы подкрепим людей здесь, а через два дня на шлюпках и на бортах перевезем их на Паратунку. Там будет молоко, целебные источники, черемша, и люди поправятся так, как нигде и никогда не поправлялись, и еще будут славить Камчатку по всему свету…

Изылметьев был человеком с большим достоинством, которому, однако, чуждо было ложное самолюбие, и поэтому он обычно спокойно подчинялся любому разумному приказанию начальства, умея показать, что это не задевает его достоинства даже в том случае, если смысл приказа противоречил желанию Изылметьева.

— Но кто же будет охранять судно и город, если, как вы говорите, все население будет перевозить больных.

— А на этот случай я заставлю вступить в добровольцы всех своих чиновников, поставлю их к пушкам и дам им в руки ружья. На Паратунке люди выздоровеют быстро. Мы идем на риск, но, как говорится, риск — благородное дело.

Изылметьев согласился, что план Завойко хорош и что это единственный выход. Пошли обедать. В гостиной были почти все офицеры фрегата. Завойко представил жене мичмана Фесуна. До этого генерал видел его на судне, где покрасневший до ушей племянник чуть не кинулся на шею дядюшке.

— Да, это мой родной племянник, — объявил губернатор, — и поэтому, — сказал он, обращаясь к капитану, — прошу вас, Иван Николаевич, требовать с него вдвойне, чтобы он знал службу.

Голубоглазый румяный Фесун сиял от счастья, что все видят, каков с ним губернатор, и что разговор про него. Он уже шаркал перед тетенькой и ручку целовал.

— Вот где привелось нам встретиться, — сказал ему Василий Степанович. — Может быть, вместе придется умереть за веру, царя и отечество!

За столом Юлия Егоровна сидела подле Александра Петровича Максутова — высокого красивого смуглого офицера.

— Брат Дмитрий мне так много писал о вас! — говорил он кузине.

Юлия Егоровна любезно улыбнулась:

— Да, он у нас частый гость.

— Как жаль, что я не увижу его.

— Так вы его еще увидите! — решительно сказал Василий Степанович. — В чем я порукой!

«Мои кузены, кажется, болезненно любят друг друга! Я не раз замечала, что такая любовь — предвестник каких-то трагических событий», — подумала Юлия Егоровна.

Наутро Завойко и Изылметьев, взяв с собой Губарева и Максутова, пошли на осмотр местности. Решено строить всего, с уже начатыми, шесть батарей. Один борт «Авроры» разоружить, пушки поставить на батареи. Вторым бортом «Аврора» будет палить по противнику, ставши за косой, что тянется почти через всю малую бухту.

— И будет она за этой косой полузакрыта от ядер и бомб, как за самым наилучшим бруствером, — сказал, стоя на песчаной косе среди Ковша, Василий Степанович.

Изылметьев и на этот раз слегка склонил свою лысеющую голову.

— Да, поставим судно в гавань, как плавучую батарею, — говорил Завойко.

— Главное не пушки теперь, а люди, — заметил Иван Николаевич. — Лишь бы они поскорей поправились.

Сходили в госпиталь, проведали тяжелых, потом заходили в дома обывателей, где размещены легкобольные. Многие матросы почувствовали себя на берегу гораздо лучше.

— Генерал обещает молоком кормить! — говорили больные аврорцы своему командиру.

— Я не держу всего запаса в одном месте, — пояснял Завойко. — Половина коров у меня в городе, а половина — на ферме, и там у меня как крепость. Городскими коровами мы поправим людей здесь. Обыватели отдадут им все, что возможно.

…В березовом саду, за низкой изгородью Юлия Егоровна обсуждала с молодыми офицерами, какую пьесу избрать для любительского спектакля.