скрылся между волн и склонов сопок. И только неполное очертание огромных усеченных гор напоминало о том, что Камчатка близка. Дул злой ветер, холодало.

В канцелярии губернатора с утра толпился народ.

— А ты куда, дедушка, тебе надо на печку! — обращаясь к Дурынину, сказал полицмейстер Губарев.

Губарев — поручик ластового экипажа[81], а еще недавно был штурманским помощником. Теперь Василий Степанович назначил его в полицмейстеры, как человека бойкого, молодого и распорядительного, который за губернатора пойдет в огонь и воду. Завойко полюбил его за то, что Губарев «сирота», то есть что у него нет никаких покровителей, кроме самого Василия Степановича. Семье Губарева покровительствует Юлия Егоровна, и ее старший сын играет и учится вместе с маленьким Губаревым.

— Гляди-ко, — отвечал Дурынин, волнуясь. — Я еще не одного супостата прикончу.

— Да у тебя уж руки трясутся! — весело и уверенно заговорил Губарев, который в эти дни почувствовал, что быстро идет в гору. — Вытяни! Ну-с…

— Руки-то трясутся, — оправдывался Дурынин, — а палить — так не дрогнут. Я нынче весной трех медведей взял… Поди, и супостата — в глаз намечу, в глаз и возьму.

Молодые чиновники, получившие новенькие ружья, хлопали Дурынина по плечу, хвалили его. Вскоре чиновников построили в шеренгу, и офицер увел их к Мишенной сопке на стрельбище.

— Имя как на гулянку, — сказал Дурынин. — А вот палить-то начнут!

На весь Петропавловск запахло свежим хлебом. Поленница дров из сухой каменной березы быстро убывала у пекарни. Злая купчиха, на радость Завойко, рассталась со своим запасом, а казенный пока стоял… Оказалось, что в Петропавловске и у других жителей стояли амбары с мукой. В это голодное лето купчины держали хлеб про запас, надеясь нажиться. Недаром в свое время Завойко, встретив одного из них в Коряках, ударил кулаком по морде… Теперь перед лицом смерти все открыли свои запасы.

На подступах к городу строили батареи. Гарнизон и обыватели работали от зари до зари. Губернаторша привозила самовары и поила солдат чаем. Укрепления росли, и по вечерам Василий Степанович чувствовал себя бодро от сознания того, что дело движется.

Однажды утром в кабинет Завойко прибежал Губарев.

— С Бабушки сигналят, Василий Степанович, идет судно.

Завойко, работавший в этот ранний час за столом, вскочил. «Ждешь и не знаешь, что будет, — подумал он. — И неизвестно, кто идет, свои или враги?»

Завойко гневно глянул на молодого полицмейстера.

— Сколько раз я вам говорил, чтобы вы докладывали по форме! — с расстановкой, медленно заговорил Василий Степанович. — Что же вы так обеспокоены? Может быть, вы струсили? Идет судно! Так извольте сейчас же собрать команды и объявить, что, быть может, враг, и выдать всем ружья и надеть чистые рубахи, как перед боем. Да и добровольцы пусть оденутся чисто. Сегодня земляных работ не будет, если подходят англичане, а что значит чистые рубахи, то поймет каждый без объявления. Взять все картузы[82], какие только готовы для пушек, и строем, с песней на батарею Сигнального мыса, куда и я прибуду. Живо! С богом!

Губарев щелкнул каблуками старых своих сапог. Завойко задержал его и отдал еще несколько распоряжений.

Через полчаса заиграл горн. Отряд за отрядом, в белых рубахах, с ружьями и без ружей пошагали по берегу бухты. Из магазина вышли американцы в шляпах. При виде Василия Степановича они почтительно поклонились. Нападение врагов на город не сулило и хозяину лавки Ноксу ничего хорошего. Могла пострадать лавка. Вряд ли Завойко сможет отбиться от нападения англичан и французов.

— Действительно ли идет иностранный фрегат, ваше превосходительство? — спросил Нокс.

— Еще в точности неизвестно, — ответил Завойко с достоинством. — Но мы к тому готовы.

Нокс заметно волновался. Полное бугроватое лицо его побледнело. Небольшие карие глаза помаргивали, уставившись на губернатора.

— Неужели вы, ваше превосходительство, намерены встретить врага ядрами? С этой недостроенной батареи? — спросил американец с некоторым раздражением. Он желал бы объяснить Завойко реальное соотношение сил. Но, кажется, поздно облагоразумить губернатора — «ведь враг силен и прекрасно вооружен, чего нельзя сказать про нас».

«А что же мне еще делать? — мог бы ответить Завойко. — Так посмотрите, как мы того не боимся, что враг сильнее нас и что у нас нет оружия».

Мимо проходил отряд добровольцев в белых рубахах. Во главе их, тоже в простой белой рубахе, шагал Губарев. Видя губернатора, беседующего с американцами, он решил не ударить лицом в грязь.

запел Губарев во весь голос, чтобы Василий Степанович видел и радовался и мог бы гордиться перед иностранцами, какой отчаянный русский народ.

подхватили добровольцы.

Ударили в ложки, бубен. Губарев пустился на ходу вприсядку.

— Эким он фертом крутится! — с удовольствием сказал Завойко и снисходительно посмотрел на американцев.

Американцы снова почтительно склонили головы. Отряд за отрядом — в каждом по двадцать — тридцать человек — проходили мимо, и сейчас казалось, что Петропавловск в самом деле располагает надежным войском.

— В России люди идут на явную смерть с таким видом, словно на пир, — сказал Нокс, отчасти отдавая должное общему подъему, но в то же время напоминая Завойко о всей серьезности положения.

А Губарев в простой белой рубахе, с ружьем в руках, под удалую песню, под ложки и бубен так и плыл вприсядку перед строем.

— В России еще не было примера, чтобы солдат сошел со своего поста перед неприятелем! — назидательно ответил Василий Степанович американцам и пошел.

Те, как бы отдавая долг этой готовности пожертвовать собой, оставались со склоненными, непокрытыми головами до тех пор, пока не минула последняя шеренга. А впереди уже раздался зычный голос Завойко и россыпь белых рубах бросилась на гору. Отряд за отрядом, словно на штурм, взбегали на мыс.

Хмурое ветреное утро. С Бабушки сигналили: «Судно идет под русским флагом».

— Ружья в козлы! Ура, братцы! Идет наше судно! — крикнул Губарев.

«Христос воскресе!» — хотелось крикнуть Завойко. Он обнял и поцеловал Губарева.

Глядя на него, все стали обниматься и целоваться.

— Рубахи долой! — закричал Василий Степанович.

Вскоре в воротах завиделось парусное судно. Завойко сразу узнал его.

— Ура, братцы! — объявил он. — Пришла «Аврора», наш фрегат.

«Так, теперь может генерал Николай Николаевич написать, сколько он хочет, бумаг, но этого судна он никогда не получит. Он хочет взять «Аврору» себе, но ему на ней не придется добыть себе славу!»

Губарев уже готовил катер с гребцами идти навстречу фрегату. С собой брали зелень, свежее мясо.

«Теперь другой разговор», — думал Василий Степанович, глядя на великолепное судно с распущенными парусами. Казалось, оно стоит в воротах между сопками, но он опытным взором определил,