это уже совсем другой взгляд. Кажется, определенно можно говорить о двух вещах, присутствующих в том, что принято называть духом войска. Это, с одной стороны, вздох облегчения от сознания того, что неясность ситуации, столь долго изводившая всю армию, от рядового до генерала, канет в прошлое, с другой — твердое намерение каждого исполнить свой долг.

Разумеется, решившись на сражение, шведы исходили из своей главной военной доктрины: единственный вид боевых действий, их достойный, — наступление. Было обращено внимание на то, что все преимущества расположения русских легко можно обратить в противоположность. Да, лагерь сильно укреплен, но позади него овраги и широкая обрывистая пойма Ворсклы. Русская армия сама, как под Нарвой, прижалась к реке и ограничилась в маневре. Стоит сбить русских с позиций, как отступление легко обернется сумятицей и паникой. Эта общая посылка требовала дальнейшего уточнения. Вот здесь-то и возникают трудности, поскольку Реншильд не стал утверждать себя детально разработанной диспозицией. Отсюда несколько «версий» плана в литературе. Шведский историк П. Энглунд пишет о намерении фельдмаршала обойти противника и занять позиции на севере, отрезая русских от брода у деревни Петровки. Далее Петру и его генералам представлялся выбор: выходить в поле и сражаться в не удобной для себя позиции или попытаться отсидеться в лагере. Заметим, что подобная «расшифровка» наметок предстоящего сражения вызывает сомнения: в таком трактовке план лишен простоты (в хорошем смысле слова), свойственной большинству решений короля-полководца. Движение в обход, развороты — на все это требовалось много времени, тогда как ставка делалась на быстроту и внезапность. Возможно, уместнее говорить о намерении шведов вырваться на «полтавские поля» и оттуда фронтальной атакой обрушиться на неприятеля. Левенгаупт же сразу по прохождении редутов кинулся атаковать фас русского лагеря, предлагая, таким образом, нам еще одну «версию» — смять противника с ходу, не дать ему развернуть свои боевые порядки.

В любом случае в шведском замысле ощутимо небрежение к противнику, которое не оставляло ни Карла, ни Реншильда, ведь они исходили из того, что Петр будет действовать так, как ему положено действовать в соответствии с их замыслом, то есть почти ничего не делать и послушно ждать, покуда его обойдут, опрокинут и разгромят. Не потому ли Реншильд ограничился поверхностной рекогносцировкой? 26 июня фельдмаршал с генералами издалека осмотрел поперечную линию русских редутов, чем и удовлетворился. Кажется, Реншильд и король положились на военное вдохновение и общие рассуждения, пообещав, что начальники колонн и полковые командиры получат все необходимые распоряжения по ходу битвы. Даже Левенгаупт пребывал в неведении. Приболевшего генерала вообще не пригласили на военный совет, который начался пополудни 26 июня у постели Карла. Да и трудно было это назвать советом — к королю и фельдмаршалу присоединились граф Пипер и командир Далекарлийского полка полковник Сигрот, общий любимец короля и фельдмаршала.

Позднее Левенгаупт, который, быть может, осознанно преуменьшал свою осведомленность о планах командования, писал, что фельдмаршал сообщил ему лишь о решении предпринять ночной марш и наутро дать решительное сражение. На это служака-генерал ответил, что готов исполнить любое приказание короля, и тут же усомнился в возможности быстро и без суеты выстроить в темноте войска для ночного марша. Реншильд оборвал его фразой, что «нельзя выводить полки средь бела дня, если мы хотим застать русских врасплох». Фраза выдает еще один основополагающий элемент шведского замысла: не просто опередить противника в развертывании — сокрушить его внезапным, неожиданным ударом.

Подготовка к сражению шла на скорую руку. Пехота была расписана по четырем колоннам. В частях избавлялись от всего лишнего, способного осложнить движение. Эта «ревизия», впрочем, носила своеобразный характер: все ценное, награбленное и добытое в походе навешивалось, зашивалось, пряталось в одежде, сумках, карманах, навьючивалось на лошадей и т. д. В итоге по окончании сражения у победителей будет немало работы по изъятию лишних и совсем не лишних ценностей, которую они и исполнили без лишних уговоров, раздевая догола иных пленных. Это мародерство, о котором, словно сговорившись, вспоминали мемуаристы, несомненно, бросает тень на победителей. Слабым утешением может служить только то обстоятельство, что подобная практика была повсеместной, а иногда еще и отягчалась поголовным калечением или даже расправой над безоружными пленными. В последнем, как мы знаем, преуспевали сами шведы во главе с Реншильдом, который в свое время приказал простреливать каждому русскому пленному голову.

…Около 11 часов вечера шведская пехота стала строиться в батальонные колонны. Их возглавляли генералы Спарре (5 батальонов), Стаккельберг (5 батальонов), Росс (4 батальона) и Лагеркрун (4 батальона). Начало движения задержалось из-за беспорядка, возникшего при построении. Левенгаупт принялся наводить порядок. Тут же явился разъяренный Реншильд и набросился на генерала: «Где вы, черт возьми, околачиваетесь? Никто вас найти не может, вы что, не видите, что получилась настоящая конфузия?.. Вы не заботитесь ни о чем!»

Наконец порядок был наведен. Далеко за полночь началось богослужение, предшествующее каждому сражению. Всегда сильное по своему эмоциональному воздействию, оно на этот раз умножалось благодаря необычайности обстановки. В густой темноте украинской ночи, в осознании того, что это, может быть, последняя ночь их земной жизни, воины приглушенными голосами (боялись, что услышат русские) пели псалом и повторяли слова специальной «армейской» молитвы: «Дай мне и всем тем, кто будет вместе со мной сражаться против наших неприятелей, прямодушие, удачу и победу, дабы наши неприятели увидели, что Ты, Господь, с нами и сражаешься за тех, кто полагается за Тебя».

Около часа ночи батальоны тяжелой поступью двинулись вперед. Впереди шла пехота. За ней на конных носилках везли Карла. Раненая нога была перевязана, здоровая обута в сапог со шпорой. Под правой рукой короля лежала обнаженная сабля. Присутствие Карла было необходимо для армии. Он был — как живой талисман, внушающий шведам уверенность и мужество. «Когда он сидел на коне перед своей армией и обнажал шпагу, было совсем иное выражение лица, чем в обычном его общении, — вспоминал позднее о короле один из ветеранов шведской армии, ротмистр Петер Шенстрем, — это было выражение, обладавшее почти сверхъестественной силой внушать кураж и желание сражаться…»

Мы можем лишь предполагать, какое выражение было на этот раз у Карла, страстно желавшего, но не способного принять участие в предстоящей битве. Зато известны слова, которыми он незадолго до выступления воодушевлял своих товарищей. Он напоминал о прежних победах и, шутя, приглашал отведать изысканные кушанья у русских: «Завтра мы будем обедать в шатрах у московского царя. Нет нужды заботиться о продольствии — в московском обозе всего много припасено для нас». Шутка, по-видимому, принималась хорошо. Вот только беда, что по окончании сражения она приобрела привкус неуместной бравады. Поздний обед из московских разносолов был действительно устроен, вот только плененные шведы едва ли были рады такому праздничному столу.

…Король ехал в плотном кольце охраны из драбантов и гвардейцев. Надо отдать должное мужеству и чувству долга этих людей. Им не придется воевать. Зато придется — по крайней мере большинству — быть убитыми. Отобранные для того, чтобы ловить своим телом пули, летящие в короля, они в продолжение всего сражения станут исправно и безропотно исполнять это опасное дело. К вечеру из 40 человек охраны на ногах останутся только 6. Трагические цифры, однако, не смутят современников. Разве можно приравнивать бесценную королевскую жизнь к жизни этих обыкновенных шведов? Но нам придется сделать важную поправку в мифе о необычайном везении храброго Карла, которого долго не брали ни ядра, ни пули. Действительно, ему везло, долго везло. Но этому везению король обязан, по крайней мере наполовину, тем, кто своим телом останавливал его пули.

За пехотой и королем выступила разбитая на шесть колонн кавалерия под командой генерала Крейца. В литературе фигурируют разные цифры шведской армии, участвующей в сражении. По шведским данным, в канун сражения в строевых частях королевской армии насчитывалось около 22–24 тысяч человек. Однако далеко не все подразделения приняли участие в сражении. В лагере в Пушкаревке остались артиллеристы и охранение; четыре конных полка были отряжены контролировать дорогу на Переволочину. В траншеях под Полтавой также находились разрозненные части. В итоге новейшие шведские историки считают, что в наступление двинулись порядка 16–17 тысяч человек. Так, П. Энглунд пишет, что в колоннах насчитывалось 8200 пехотинцев и 7800 кавалеристов, всего 10 полков пехоты (18 батальонов) и 14 полков кавалерии. К этим силам шведы иногда добавляют также валахов и казаков Мазепы — от 3 до 8 тысяч человек. Однако