быть, в эти скорбные дни царь с болью оглядывал своих хворых сыновей — Федора и Ивана. Умри он сейчас, и судьба династии повиснет на волоске. Новая женитьба государя должна была стать выходом из династического тупика, пускай еще и не вполне явного, но возможного. Не дожидаясь истечения траура, царь возобновляет смотрины. За пять месяцев — с конца ноября 1669 года по апрель 1670 года — перед его глазами предстали 70 красавиц. Это были дочери дворян, которых привозили во дворец не только из столичных теремов, но из Великого Новгорода, Владимира, Рязани, Костромы и Суздаля. Нарышкину привезли в «середке» смотра — 1 февраля. Кольца и платка — знаков царского выбора — в тот день она не получила и вместе с тремя другими девицами, представленными государю, была отпущена домой.
Последней в середине апреля 1670 года из суздальского Вознесенского женского монастыря привезли Авдотью Беляеву. Девушку сопровождали родной дядя, Иван Шихарев, и бабка, старица Ираида, под присмотром которой, по-видимому, девушка-сирота воспитывалась в обители. О Беляевой упомянуто не случайно. Она стала главной соперницей Нарышкиной.
18 апреля прошел новый смотр. Привезли тех, кто особенно запомнился Алексею Михайловичу. Царь, однако, и на этот раз не объявил о своем решении. Красноречивая пауза, похоже, вдохновила многих. Царь колеблется — нельзя ли его как-то подтолкнуть в нужном направлении? Особенно суетился дядя Беляевой, Иван Шихарев, пытавшийся всеми способами склонить царя к выбору племянницы. Кто-то шепнул, что у Авдотьи боярин Хитрово нашел «изъян» — худые руки. Расторопный Шихарев попытался столковаться с «дохтуром Стефаном», чтобы тот опроверг столь опасное мнение. Он даже придумал, как доктор узнает племянницу: девица должна была «перстом за руку придавить». Для верности Шихарев подпустил слезу: мол, племянница его — «беззаступная сирота». Соответствующим образом им был истолкован апрельский смотр невест. Царь, мол, взял во дворец Авдотью, а Наталью Нарышкину велел отослать. Значит, быть Беляевой царицей!
Суета Шихарева не была случайной. Чем меньше становилась претенденток, тем туже закручивалась интрига. Слишком уж многое ставилось на карту, чтобы так просто отдать Нарышкиным такое счастье. Да и не в Нарышкиных было дело. Многие не без основания опасались усиления позиций Матвеева. По-видимому, срочно привезенная из Суздаля Беляева должна была стать главным «средством» подрыва влияния Артамона Сергеевича. При этом за Авдотьей и ее дядей стояли влиятельные силы — Голицыны, Бутурлины и, похоже, даже Одоевские. Не обошлось без участия и Милославских, к этому времени оттесненных и разосланных по городам. Люди окольничего Ивана Богдановича Милославского говорили о скором появлении последнего при дворе на месте боярина и оружейничего Б. М. Хитрово. Если вспомнить, что союзник А. Матвеева Хитрово хотел не допустить Беляеву из-за худобы рук к смотру, то ясно, против кого были направлены эти слухи.
Наконец, был еще один человек, не желавший видеть рядом с царем Наталью Кирилловну. То была царевна Ирина Михайловна, старшая сестра Тишайшего, несостоявшаяся невеста датского принца Вальдемара. Алексей Михайлович почитал и любил ее, уважительно называя в письмах «матушка». Влияние Ирины Михайловны никак нельзя недооценивать. И если в конце концов вышло не так, как она того желала, то причина могла быть только одна — привязанность Алексея Михайловича к Нарышкиной перевесила привязанность к «матушке».
Неудивительно, что при таком раскладе свадьбу могли расстроить лишь серьезные обвинения вроде «измены», «воровства», «колдовства». 22 апреля в Кремле было поднято два подметных письма. Текст писем не сохранился. Приказные предпочли передать содержание иносказательно, как часто делалось при изложении «воровских», «непригожих» слов о государе. «Такого воровства и при прежних государях не бывало, чтобы такие воровские письма подметывать в их государских хоромах, а писаны непристойные [слова]…» (Конца нет.) Похоже, что в подметных грамотках фигурировали и «корешки». Позднее Артамон Сергеевич вспоминал о них в послании к царю Федору Алексеевичу: противники «хотели учинить Божьей воле и отца твоего государева намерению и к супружеству второму браку препону, а написали в письме коренья». Корешки — это уже колдовство, извечное «ботаническое» проклятие российской истории, попытка с помощью темной силы подчинить волю самого государя. Тогда «корешков» все боялись, а Романовы — вдвойне. В свое время гонение Бориса Годунова на клан Романовых началось именно с «корешков», обнаруженных в доме Александра Никитича Романова.
Алексей Михайлович принял случившееся очень близко к сердцу. Но вовсе не версию «корешков» и колдовства, а само «воровство» — подброшенные подметные письма. Первое подозрение пало на Ивана Шихарева. Тем более что в его доме при обыске нашли… травы. Царь приказал боярам допросить Шихарева. Последний отмел все обвинения — писем не писал и не подметывал. Но тут выплыли на поверхность все его проделки с избранием Авдотьи и хвастовство о том, будто его племянницу уже взяли во дворец, тогда как Нарышкину, напротив, из дворца свезли. Иначе говоря, он уже все решил за царя.
Поскольку расспросы Шихарева о происхождении писем ясности не внесли, подозреваемого отдали в руки заплечных дел мастеров — жечь и стегать кнутом. Шихарев держался крепко и стоял на своем — не виновен. Следствие зашло в тупик. Однако подметные грамотки «с измышлениями» сильно распалили Алексея Михайловича. Теперь он совсем не походил на того боязливого юношу из 1647 года, который до такой степени доверился Морозову, что безропотно пожертвовал милой его сердцу Всеволожской. Ныне такое случиться не должно было.
Тишайший решился преподать всем урок, как противиться его воле.
Дело стали раскручивать с другого конца. 24 апреля принялись сличать почерки подьячих и дьяков с почерком подметных писем. Для этого приказным велено было написать несколько слов, взятых из писем. Слова специально подобрали так, чтобы смысл посланий остался для окружающих темен. Тем не менее кое-что уловить и предположить можно. Приказные под диктовку писали: «…Рад бы я сам объяви(ть) и у него письма вынел и к иным великим делам», — т. е. подметчик намекает на известные ему еще какие-то преступления, помимо уже объявленного «великого дела» (о царской женитьбе?), причем не голословно, для доказательства есть некие документы — письма.
Далее следовало вывести слово «Артемошка», которое, кажется, и было ключом ко всей интриге. Ведь «Артемошка» — это Артамон Сергеевич, покровитель Нарышкиной. Получалось — вроде бы целились в Наталью Кирилловну, но стреляли в Матвеева!
Однако сличение почерков успеха не принесло. Признано было, что иные «почерком понаходят», но «впрямь» ни один «не сходится». Смятение не улеглось. Всем было понятно, что дело здесь нечистое и замешаны люди, вхожие в государевы комнаты. Ясно было и то, что в передрягу с названием «царские смотрины» со своими раскрасавицами дочерьми без сильного заступника лучше не соваться — затопчут. Петр Кокорев в сердцах даже посоветовал всем дворянам дочерей-невест «в воду пересажать, нежели их Верх к смотру привозить».
Между тем разгневанный Алексей Михайлович не унимался. 26 апреля прибегли к последнему средству. С Красного крыльца московским дворянам были показаны подметные послания и объявлено о большой награде тому, кто назовет или приведет их автора. Не помогло и это. Награда осталась невостребованной. Так история с подметными письмами ничем и не окончилась, перейдя со временем в разряд неразгаданных исторических загадок. Но, однако, из каких случайностей сплетается история! Нашлись бы силы, сумевшие переубедить царя, заставить поверить в изъяны Натальи Кирилловны, как это случилось со Всеволожской, и не было бы брака с ней, и не родился бы царь Петр. Дальше это «не» должно выстраиваться длинной цепочкой, возможно, где-то и прерывающейся. Тем не менее у страны получилась бы совсем другая история — без Петра Великого.
О свадьбе царь объявил неожиданно. 21 января собрал бояр и ближних людей и обратился к ним с речью: после смерти царицы он и его чада другой год пребывают в печали. Однако больше он не может «слышати плача и рыдания» детей и желает «посягнути ко второму браку». В речи названа избранница — «дщерь Кирила Поллуехтовича Нарышкина девица Наталья Кирилловна». Этикетная формула потребовала этикетной реакции. Бояре от царского решения «радости неизреченныя наполнишася». В тот же день невесту взяли из дома Матвеева во дворец и нарекли царевною.
Поспешность, с какой сладили все дело — свадьба была назначена на 22 января, — косвенно свидетельствует о напряженной атмосфере, сложившейся при дворе. Все, включая самого Алексея Михайловича, опасались новых подвохов и неприятностей. Венчали молодых в Успенском соборе. После венчания последовал свадебный пир. Посаженым отцом стал князь Н. И. Одоевский, посаженой матерью — его супруга Авдотья Федоровна. Артамон Матвеев стоял у сенника — почивальни новобрачных. Место в
