был этот сан, он обрекал ее, молодую, двадцатипятилетнюю женщину, на жизнь, сильно отличную от прежней. Изменялось и сокращалось все — содержание, возможности, двор, образ жизни, отношение. Оставался один свет в окошке — ненаглядный Петруша. Однако и на его будущее ложился налет неопределенности. До сих пор он был горячо любимым царевичем, которого отец пестовал и оберегал. Но что будет, когда к власти придут новые люди, вовсе не питавшие к Наталье Кирилловне и ее сыну симпатий? Конечно, наследник Федор Алексеевич хорошо относился к крестнику, но он сам был еще слишком молод, чтобы жить своим умом.
То был рок всех первых Романовых, начиная с основателя династии. Федор Алексеевич не стал исключением. Он занял престол в 14 лет. Воцарение прошло спокойно. Тело Алексея Михайловича еще не было погребено, как думные и придворные чины стали приносить присягу юному государю. В подобной поспешности не было ничего необычного — именно так обеспечивались преемственность власти и правопорядок. Опасным было именно промедление — свидетельство о сомнениях в законности прав наследника.
Сомнения, впрочем, были, однако совсем иного свойства. Внушало опасение состояние здоровья Федора Алексеевича. Как долго он протянет? По свидетельству князя Б. И. Куракина, старший сын второго Романова был «отягчен болезнями с младенчества своего». «Есть также большая вероятность, что теперешний царь, с детских лет совсем больной и меланхоличный, долго не проживет», — доносил в Копенгаген датский резидент.
По воцарению Федора был созван консилиум иностранных врачей. «Ево государская болезнь не от внешнего случая и ни от какой порчи, но от ево царского величества природы… та-де цынга была отца ево государева… в персоне», — гласило вселявшее надежды заключение с описанием способов лечения и общим приговором: полное излечение возможно «только исподволь, а не скорым временем».
Физическая немощь и неопытность молодого царя вносили серьезные поправки в жизнь двора. Они делали монарха, как никогда, зависимым от окружения. Возрастало значение Боярской думы, в которой развернулась упорнейшая борьба за влияние и должности. Эта борьба, не затихая, продолжалась до самой смерти Федора, исподволь подготавливая апрельско-майские события 1682 года.
Полюсы противостояния вовсе не сводились к антитезе Нарышкины-Милославские. Это, скорее, один из мифов, которыми так изобилует история. Вообще если и можно говорить об этих двух враждующих «партиях» царских родственников, то очень условно, как о неких точках притяжения, разделивших интересы царедворцев. На самом деле при дворе существовали разнообразные и вполне самостоятельные группировки-кланы, которые, скорее, манипулировали Милославскими и Нарышкиными, а не наоборот.
О «партии Нарышкиных» в 1676 году вообще трудно вести речь. Вся она, собственно, сводилась к Артамону Сергеевичу Матвееву. Из новой царской родни в боярах ходил один отец царицы, К. П. Нарышкин. Однако большого веса он не имел. Даже три финансовых приказа получены им были за две недели до кончины Алексея Михайловича. Остальные Нарышкины занимали скромные придворные чины или пребывали в таких юных летах, что их следует сбросить со счетов придворной борьбы.
Положение Милославских было определеннее. Во-первых, в жилах нового царя текла доля их крови. Во-вторых, за двадцать лет жизни царицы Марии Ильиничны они успели прочно обосноваться в придворной среде и обрасти связями. Это имело свои преимущества, как, впрочем, и недостатки: Милославские всем надоели, и их уход в тень после второй женитьбы царя не многих огорчил. Боярина И. Б. Милославского отправили «корыстоваться» воеводой в Казань, а окольничий Иван Михайлович Милославский, самый тщеславный и злопамятный, поехал на ту же должность в далекую Астрахань. Удаление из Москвы было не без основания отнесено Милославскими на счет Матвеева и Нарышкиных. Поквитаться с первым в перспективе становилось делом чести, возможностью показать всем возвращенную силу. Но при жизни Алексея Михайловича это сделать было невозможно. Оставалось копить ненависть и ждать подходящего случая.
Кто же тогда определял ход событий в 1676 году? Ни Милославские и уж тем более не Нарышкины, а Боярская дума, в которой выделилось несколько аристократических группировок. Прочные позиции при дворе занимали Одоевские во главе с одним из «отцов» Соборного уложения, князем Н. И. Одоевским, а также Долгорукие, особенно князь Юрий Алексеевич. Влиятелен был боярин Б. М. Хитрово, сын которого, Иван Богданович, был «дядькой» молодого государя. Большинство Долгоруких, Одоевских, Хитрово ходили при Алексее Михайловиче в «ближних людях» и сидели на думских скамьях. Их окружали многочисленные родственники и свойственники. Эти боярские кланы ревниво следили друг за другом и стремились не допустить чрезмерного усиления соперников. Но при необходимости они умели объединяться.
Смерть Алексея Михайловича открыла возможности для перераспределения сфер влияния. Первым пострадал А. С. Матвеев. Уже 1 февраля он передал Аптекарский приказ князю Н. И. Одоевскому. В этом была своя символика: не царский родственник и не фаворит, а самый старый и авторитетный представитель думы отныне ответствовал за приказ, который ведал драгоценным здоровьем монарха.
Отстранение Матвеева от Аптекарского приказа — еще не крушение. Худородного Матвеева ставила на «место» аристократия. Но те же родовитые кланы вовсе не спешили с возвращением из Астрахани всеми не любимого И. М. Милославского. Удар как бы наносился по старой и новой родне покойного государя, чрезмерные претензии которой вызывали у знати сильные опасения. В этом смысле Матвеев, как соперник И. М. Милославского, был даже необходим придворным группировкам. Он уравновешивал Милославских, служил своеобразным громоотводом, принимающим на себя все их удары. В итоге, хоть и стесненный, Артамон Сергеевич остался у власти, но не из-за симпатий или признания его выдающихся способностей, а по причине прозаического политического расчета — так было до поры до времени выгодно.
О переменах в Кремле тотчас узнали иностранные дипломаты. В начале февраля голландский посол Кленк поспешил известить свое правительство, что «кредит господина государственного канцлера (А. Матвеева. —
Ситуация изменилась лишь через полгода. По-видимому, откладывать возвращение в Москву родственника царя, И. М. Милославского, стало просто невозможно. Появление же его при дворе сломало сложившееся равновесие. Пожалованный в бояре, Иван Михайлович претендовал на власть и жаждал отмщения Матвееву и Нарышкиным. Самым естественным для придворных партий в этой ситуации оказалось пожертвовать Матвеевым. Уход его с политической арены успокаивал Милославских и одновременно освобождал для них приказы.
В то же время дума вовсе не хотела пролития крови «великого Артемона». 4 июля 1676 года Матвеев был назначен воеводой в далекий, захолустный сибирский городок Верхотурье. Можно лишь только догадываться, что пережила по этому поводу царица Наталья Кирилловна. Конечно, здесь было и сочувствие ставшему почти родным Матвееву, и страх за себя.
Но оказалось, что настоящие страхи еще впереди. Такое падение любимца Алексея Михайловича никак не устраивало мстительного И. М. Милославского. Ему надо было полное крушение своего недруга. В думе начались борьба за Матвеева и… обуздание его гонителя. Ю. А. Долгоруков поднимал вопрос о возвращении опального канцлера. Милославские, которые нашли поддержку у Б. М. Хитрово, выступали против. При этом они искали способ, с помощью которого можно было навсегда заставить замолчать защитников Артамона. Так появились доносы о чернокнижии Матвеева.
Чернокнижие, магия, колдовство относились к тем обвинениям, которые вызывали животный страх. Здесь все было непонятно и одновременно понятно — всякое недомогание, болезнь разом получали объяснение и надежду на исцеление, ведь против происков нечистого, с которым связано чернокнижие, существовала всемогущая божественная помощь. Для Матвеева обвинение в чернокнижии было тем более опасно, что еще совсем недавно он отвечал за здоровье государя и его семейства. Может, оттого постоянно и недомогает нынешний государь, что прежний глава Аптекарского приказа не желал ему добра?
Перед таким обвинением даже Долгоруким пришлось умолкнуть. В мае 1677 года последовал новый приговор: Матвеев отправлялся уже не на воеводство, а в ссылку в Пустозерск — место, где под всполохами
