будет. Правда, не похоже, чтобы вождь и своих-то сильно жалел. Ну, так не один он такой.

Да и Шахов все равно с заданием справился – всех врагов перекалечил, переправу обеспечил. Обидно только, что его опять втемную использовали. Но возвращаться и требовать платы за работу не хотелось. Хотелось, черт возьми, домой. К родным березкам, стриженым газонам и «мерседесам». Или даже к какой-нибудь задрюченной, набитой под завязку пассажирами маршрутке, воняющей некачественным бензином и перегаром. Это ж привычная вонь, своя, русская!

Андрей остановился на взгорке и принюхался. В чужой африканской саванне пахло тоже отнюдь не розами. Пахло горелым деревом. Не легким дымком от костра, а гарью, пожаром. И чем-то еще, трудноуловимым, но особенно неприятным. И доносился запах с той стороны, где, по расчетам Шахова, должен был находиться крааль Бабузе. Совсем близко должен находиться, километрах в двух-трех. Ошибиться на большее расстояние в стране кумало сложно – десятилетний пацан ее за два дня из конца в конец пройдет. При мысли о детях Андрей забеспокоился еще сильнее и рванул на запах со всех ног, не разбирая дороги, через кусты и овраги.

Он быстро сбился с дыхания, пару раз споткнулся, на ходу громко и от души выматерился и от этого стал дышать еще тяжелее. Гулко отдавались в висках удары сердца, суматошно скакали в голове мысли. Нет, не может быть! Мало ли что этот бздиловатый Какака рассказывает. Да и далековато отсюда до сожженного крааля Кукумадеву. С какой радости разбойники сюда попрутся? Может, это просто кустарник где-то поблизости выгорел. Ведь росли же возле становища кузнеца какие-то кусты. Зачем сразу о плохом думать? Может…

Нет, теперь уже не может. Вот он, крааль Бабузе. Вернее, то место, где он стоял. Черный, ровный, выжженный круг на склоне невысокого холма. Слишком ровный для обычного пожара. Серый пепел, лениво перекатываемый ветром. И вдоль границы пепелища множество звериных следов, напоминающих собачьи. Гиены. Падальщики. Трупоеды.

Андрей судорожно сглотнул, попытался сплюнуть, но слюны не было.

Может быть, у кумало такой обычай – перебираясь на новое место, сжигать прежнее жилище? А гиены? Допустим, они доедали сдохшую корову. Отчего сдохшую? Ну, мор какой-нибудь. Поэтому Бабузе и решил переселиться, пока все стадо копыта не отбросило. А возможно, и не только стадо. И крааль он, получается, сжег для того, чтобы зараза дальше не распространилась?

Вроде бы все сходится. А с Кукумадеву та же беда приключилась, так что ли? Хорошо, пусть так, но почему тогда Какака про эпидемию ничего не знал? Он ведь боялся всего на свете – и злых духов, и разбойников, но только не мора. Хотя кто сказал, что причина в обоих случаях должна быть одной и той же? Там, может, действительно разбойники деревню сожгли, а здесь – сами жители от болезни спасались?

Но раз так, то они наверняка оставили бы какой-то знак, где их искать. Но Шахов нигде не видел никаких подсказок. Ни на пепелище, ни в окружающем его кустарнике. Впрочем… вон там, в просвете между двумя кустиками акации, что-то темнеет. То ли любопытный бабуин, то ли… А что тут, собственно, может быть интересного? Или хотя бы съедобного. Ну-ка, покажись, кто ты есть?

Андрей успел сделать всего пару шагов, как бабуин поднялся на задние лапы и рванул в заросли. Нет, врешь, не уйдешь! Он определил направление, в котором скрылся неизвестный, и бросился напрямик через колючие кусты. В расчетах он не ошибся и через минуту догнал беглеца. Не пришлось даже демонстрировать прыжок гепарда, чтобы сбить его с ног. Жалкий, измазанный пеплом и глиной, закутанный в лохмотья негр сам остановился, почувствовав, что ему не скрыться от преследователя. Он съежился, поднял руки, защищая голову от возможного удара, но даже не думал сопротивляться. А Шахов, наоборот, руки опустил. Обижать убогих не в его принципах.

Незнакомец, не дождавшись репрессий, поднял голову и удивленно посмотрел на преследователя. Потом протер кулаком глаза, подошел вплотную, протянул руку и с опаской коснулся плеча Андрея, словно проверяя, не признак ли перед ним, и только затем едва слышно прошептал:

– Шаха, ты вернулся.

– Мзингва? – скорее догадался, чем узнал его Шахов. – Что с тобой? А где Бабузе? Где все остальные? Где Новава?

С каждым вопросом зулус только сильнее съеживался, горбился, пригибался к земле. Впрочем, не так уж он и изменился. Просто посерела кожа, ввалились щеки, отвисла и мелко тряслась челюсть, а глаза расширились и занимали теперь чуть ли не пол-лица. Такое выражение безысходного, покорного ожидания боли бывает разве что у пациентов стоматолога. Казалось, он боится даже громко говорить.

– Шаха! – вцепился он в руку Андрея. – Отведи меня домой. Я не хочу здесь оставаться. Он приказал убить всех, а меня не убили. Они вернутся за мной.

– Кто «они»? – растерянно переспросил Шахов. – Разбойники? Кто им приказывал? Что тут вообще произошло? Ты можешь мне объяснить?

Мзингва молчал и лишь испуганно отступал в заросли. По-хорошему нужно было бы оставить его в покое, дать возможность прийти в себя. Но Андрей не мог позволить себе такую задержку. Пусть даже он сам уже обо всем догадался и теперь испуган лишь чуть-чуть меньше зулуса. Именно потому, что сам испуган. Потому что это касается и его тоже. Он должен знать все, со всеми подробностями. И Мзингве придется рассказывать, как бы ни было ему больно вспоминать. Придется.

И уже через полчаса он вытянул из шофера все воспоминания, до последней мелкой детали.

Мзингва быстро оправился от раны, полученной на корриде. Уже на третий день ему надоело неподвижно лежать в хижине, пить горький настой и слушать укоризненные причитания старшей жены Бабузе. Шоферу хотелось говорить самому, рассказать о великой битве кумало с трусливыми сибийя, о подвигах своего друга Шахи. Пусть он ничего этого и не видел, но слышал подробности от тех, кто сражался рядом с белым воином. Только рассказывать по-настоящему эти ребята не умели. А вот в исполнении Мзингвы сказание о Шахе прозвучит так, что его запомнят на долгие годы и будут называть сыновей именем великого героя.

В общем, зулус соскучился по слушателям, воспользовался тем, что строгая надсмотрщица занялась приготовлением обеда, улизнул из крааля и направился к соседям. Приняли рассказчика, как всегда, радушно, угощали, не скупясь, и с пивом шофер немного перестарался. Он отрубился прямо за столом. То есть не в буквальном смысле, потому как столов у кумало не было. Просто Мзингва задолго до конца пира завалился набок и заснул. Хозяин не рискнул беспокоить уважаемого гостя, к тому же совсем недавно получившего серьезное боевое ранение, а только бережно перенес его в угол хижины, где герой проспал почти до рассвета. А проснувшись, сразу засобирался домой. Если еще не хватились, может, все и обойдется, а поутру старая ведьма ему такую взбучку устроит, что и во двор больше без сопровождения не выйдешь.

Однако еще до того, как Мзингва увидел крааль кузнеца, он понял, что пробраться домой, не поднимая шума, не получится. Там и так было слишком шумно. Крики, ругань, собачий вой и детский плач. И пламя, поднимающееся высоко в небо. Надо же, пожар! Кто ж это недосмотрел? И не потому ли, что все были заняты поисками Мзингвы?

Возникшее поначалу желание бежать на помощь тут же пропало. Сейчас попадаться кузнецу под горячую руку не стоит. Бабузе может и позабыть, что перед ним раненый. Приложит своим железным кулаком в ухо – мало не покажется. Мзингва свернул в сторону и осторожно, за кустами, начал подбираться к краалю.

В отблесках пламени трудно было разобрать, что же там все-таки происходит. Но Мзингва сразу определил, что народу вокруг крааля собралось гораздо больше, чем жило в нем. И что-то не похоже, чтобы они старались потушить пожар. Наоборот, время от времени кто-то подходил к объятой пламенем изгороди и швырял через нее охапку хвороста. А остальные стояли неподвижно, окружив горящий крааль со всех сторон, и не делали даже попыток помешать поджигателю. И все они были взрослыми мужчинами, воинами. А где же жены и дочери Бабузе, его внуки и внучки? Мзингва ясно слышал детские и женские крики, но все никак не мог определить, откуда они доносятся. Или не хотел определять. Потому что получалось, что кричат они прямо из центра пожара. За каким чертом их понесло в огонь? И о чем думали мужчины, почему не остановили их?

Вдруг в языках пламени Мзингве почудилась невысокая, какая- то бесформенная фигура. Лишь спустя несколько мгновений он осознал, что это была женщина, прижимающая к груди ребенка. Она беспорядочно металась среди горящих хижин, но потом все же отыскала дорогу к уже повалившейся изгороди. Тут один из мужчин махнул рукой, и тонкая длинная тень полетела от него в сторону женщины. Та остановилась, пошатнулась и упала на спину, и в искрах пожара еще долго виднелось древко ассегая, торчавшее у нее из груди.

Мзингва оцепенел от ужаса. Но боялся он не за свою жизнь, этот страх пришел позже. Просто зулусу никогда раньше не приходилось быть свидетелем такого безжалостного убийства. А через несколько мгновений картина повторилась. Возможно, не один раз. Мзингва смутно помнил, что происходило дальше. Кажется, он потерял сознание. Во всяком случае, память не сохранила момента, когда пожар стал стихать и палачи покинули место казни.

– И никого не осталось в живых? – через силу выдавил из себя Шахов.

– Никого, – прошептал в ответ зулус. – Я проверял.

– Но кто их убил? За что?

Слова давались Андрею тяжело, но он продолжал допытываться, понимая, что никогда не решится вернуться к этому разговору.

– Не знаю, – выдохнул Мзингва.

– Как это не знаешь? – Раздражение придало Андрею сил. – Сам же