– поневоле ввязался в спор Шахов. – Мы, русские, с вами пока не воевали, а то быстро бы научили не болтать глупости.

– Ладно, не сердись, я не хотел тебя обидеть. Пойдем лучше пива выпьем, – предложил Мзингва.

– Выпьем, – согласился Андрей. – Если пообещаешь не лезть в драку впереди всех. А то ведь убьют ненароком, и некому будет перед ребятами хвастаться.

– Убьют? Меня?

Похоже, такая мысль раньше не приходила парню в голову. Да и теперь не задержалась.

– Нет, быть такого не может, – рассмеялся он и потянул Андрея в сторону корзины с пивом. – Не тревожься за меня, Шаха! Как-нибудь выкручусь. Я везучий.

Шахов вспомнил про встречу со львом, про людей в камуфляже и с автоматами, окружавших дом Магадхлелы, и перестал тревожиться. Непутевый шофер за то недолгое время, что они знакомы, мог погибнуть уже не раз. Но выкручивался, не прилагая для этого каких- то особых усилий. Наверное, он и в самом деле везучий. Дуракам ведь, как известно, везет. С ними даже смерть не рискует связываться, обходит стороной.

А самого Андрея? Вероятно, тоже обходит. По неизвестной пока причине. Не исключено, что по той же самой. Только дураки разные бывают, оттого и везение у них не одинаковое. И нечего к парню приставать с нравоучениями. Может, пока он идет вот так по жизни, пританцовывая, спиной вперед, не глядя на дорогу и ни о чем надолго не задумываясь, то никакое дерьмо к нему и не пристает, а как только начнет контролировать каждый шаг, тут сразу и увязнет по уши. Пусть уж и дальше танцует.

Глубоко за полночь Шахов возвращался в крааль уже знакомой ложбинкой между двумя холмами, поросшей невысоким, пахнущим мятой кустарником. Праздник еще продолжался, но Андрею впечатлений уже хватило. Все-таки какой жизнерадостный народ эти негры. Завтра их всех ждет война, кровь, возможно, смерть, а они знай себе распевают веселые, зажигательные песни. И ведь как выводят, шельмы! Никакому грузинскому многоголосью не уступят. Вроде бы каждый горланит что-то свое, но не мешает другим, а пристраивается рядом, вплетается в общую мелодию, так что самому хочется подпевать, только боишься разрушить все это великолепие своими неумелыми воплями.

А уж как танцуют – это и вовсе словами не передать. Но здесь, наоборот, никаких сольных партий, все синхронно повторяют одни и те же движения. Причем это не просто танцевальные па, а имитация настоящего боя. Атака, защита, перестроение, опять бросок вперед и медленное плавное отступление в начальную позицию. А чтобы и ежу с Шаховым было все понятно, парни вышли в круг прямо со щитами и длинными палками, изображающими ассегаи. И при должном внимании из танца можно немало узнать о боевых навыках, тактике и стратегии кумало.

Вообще Шахову часто приходилось слышать, что в любом действительно древнем народном мужском танце зашифровано руководство по рукопашному бою. Иногда Андрей готов был с этим согласиться, чаще такое объяснение казалось ему высосанным из пальца. Особенно позабавил случай, когда приятель привел его на занятия по древнерусскому кулачному бою со смешным названием буза. Все бы ничего, каких только школ и направлений не бывает на свете, но тут один деятель начал втирать, что украинский гопак представляет собой комплекс базовой техники этой самой бузы. И ведь кое-какие плясовые движения действительно напоминают удары, блоки, уклоны, но только напоминают. Если и был в них скрытый смысл, то давно забылся, стерся из памяти народной. И крайне сомнительно, что этот лектор сам стал бы на улице этак вот драться – вприсядочку, со скрещенными на груди руками да с отряхиванием пыли с шаровар и сапог.

Но в этих африканских танцах и в самом деле просматривались элементы схватки. Лишь одна деталь смущала Шахова. Только что танцоры изображали, как бросают во врага свои копья, и вдруг перехватывали палки за другой конец и начинали колошматить ими воображаемого противника, словно палицей или каким-нибудь другим дубьем, случайно подвернувшимся под руку. Понятно, что танец – вещь условная, но он по-своему показывает происходящую в ходе боя смену оружия. Ведь после того, как ты метнул ассегай, схватка еще и не закончилась, нужно и дальше чем-то обороняться и наносить ответные удары. Предположим, у кумало действительно есть какие-то боевые дубинки и Шахов утром обязательно выцыганит такую у кузнеца. Но этот момент перевооружения делает воина уязвимым. Почти так же, как смена обоймы у пистолета. Запоминай, брат, пригодится!

А потом начались смешанные танцы, в которых наравне с парнями участвовали девушки. И Андрей начисто позабыл о собственных стратегических исследованиях. Здесь тоже шло состязание, но совсем другого рода. И тайный его смысл оказался вовсе не тайным. Юноши кумало демонстрировали свою силу и неутомимость, а их подруги показывали, какие они грациозные и страстные. Черт возьми, они буквально проживали жизнь в этом танце. Знакомились, присматривались к друг к другу, сближались и снова расходились, дразнили и мучились в разлуке. Любили друг друга, в конце-то концов! Не соприкасаясь телами, только взглядами, учащенным дыханием, единым ритмом движения и биения сердец.

В этом уже чувствовался целый океан эротики, даже если бы девушки были одеты в менее возбуждающие, более закрытые наряды. Но короткие, сплетенные из травы юбки и яркие бусы на шее не желали ничего скрывать. Юные зулуски, еще недавно казавшиеся Шахову чересчур широкобедрыми, тяжеловатыми, неповоротливыми, вдруг стали изящными, пластичными, невыразимо прекрасными. Впрочем, вскоре Андрей перестал различать отдельные лица и фигуры. Плавно поднимались и опускались упругие обнаженные груди, выписывали немыслимые узоры бедра, блестели глаза, призывно приоткрывались губы. И все это неудержимо тянуло Шахова в круговорот танца, по сути уже превратившегося в нечто большее, чем просто танец.

Собственно, поэтому он и ушел с праздника раньше времени. Еще мгновение, и его бы засосало в этот омут, и неизвестно, где и когда Андрей сумел бы оттуда выбраться. И сумел ли вообще. А он по-прежнему старался сохранить дистанцию между собой и окружающим миром. Чужой это мир. Пусть даже и придется прожить в нем долго, очень долго, но он готов заплатить любую цену, драться с кем угодно и чем попало, лишь бы вернуться домой. А ведь придется к тому же тащить за собой упрямца Гарика и раздолбая Мзингву, не хватало только, чтобы еще что-то или кто-то его здесь удерживал.

– Шаха, постой! – окликнул вдруг его из темноты негромкий, но звонкий женский голос.

Андрею не обязательно было оборачиваться и вглядываться в темный силуэт рядом с чахлым деревцем зонтичной акации, чтобы догадаться, кто его зовет. Дочь кузнеца, Новава. И он даже не стал задавать себе вопрос, что она делает в такое время вдали от родительского крааля. А вот зачем она поджидает Андрея – это скоро выяснится.

– Я вижу тебя, дочь Бабузе[61], – вежливо поприветствовал он женщину, но тут же усмехнулся: – Только плохо вижу. Подойди ближе.

Она подошла и легонько коснулась его локтя:

– Ты тоже пойдешь воевать с сибийя, Шаха?

Вряд ли это был вопрос. Кузнец наверняка рассказал ей и про новый ассегай, и про поразительную меткость Андрея. Но, судя по смущенному, чем-то опечаленному лицу, смеяться над ним Новава не собиралась.

– Пойду, – на всякий случай подтвердил Шахов.

– Но ты же вернешься?

Голос ее дрогнул. Должно быть, от холода. Хотя Новава, в отличие от танцовщиц, была одета в уже знакомую кофточку из бахромы, а плечи ее прикрывала короткая накидка. Но если женщина стоит здесь давно, то вполне могла продрогнуть на ветру.

– Вернешься? – повторила она свой вопрос.

– Не знаю, дочь Бабузе, – честно ответил Шахов.

Не то чтобы он всерьез опасался, что его убьют в мелкой стычке между крохотными африканскими племенами. Но он действительно не был уверен в том, что после битвы вернется назад. Кажется, Новава даже поняла скрытый смысл его слов.

– Но ты хочешь вернуться?

Андрей промолчал. Врать без причины не хотелось, а сказать правду он почему-то не решился. Новава тоже притихла, все еще не отнимая ладони от локтя Шахова.

– Там, дома, у тебя осталась жена?

Такого вопроса Андрей не ожидал. Впрочем, вероятно, женщины во всем мире, во всех мирах одинаковы и их всегда интересуют одни и те же темы.

– Нет, – отрезал он.

Давно уже отрезал. Настолько давно, что теперь уже и не больно.

– Какая-то другая женщина, которую ты любишь?

Пальцы Новавы соскользнули с локтя в ладонь Шахова, и он сообразил, что теперь уже поздно одергивать руку. Или еще не поздно? В сущности, он отвечал не этой африканке из племени кумало, он отчитывался самому себе.

– Нет.

Новава, похоже, не нуждалась в его ответах, а прочитывала сами мысли. Иначе с чего бы она задала следующий вопрос:

– Может, тебе просто не нравятся чернокожие женщины?

Она притянула его руку к себе и положила ладонью на бедро. Травяная юбка – не такая уж надежная изоляция, чтобы не почувствовать тепло женского тела. И понять, что дрожит она вовсе не от холода.

– Нравятся, – пробормотал Шахов, облизнув вдруг пересохшие губы.

После сегодняшнего праздника он уже не смог бы, не кривя душой, ответить иначе. А сейчас думал, что Новава мало чем отличается от тех девушек. Такая же высокая грудь, широкие бедра, мускулистые ноги. К тому же, раз уже была замужем, наверняка более опытная, искушенная в любовных утехах. А то, что ее вернули назад, как бракованный товар, – что ж, в каждой избушке свои погремушки.

– А может, все дело в том, что от меня отказался мой первый муж? – Новава