— Вот… — ткнул кулаком Василий в сторону Савельева. — Папаша этот, что в машину ко мне заскочил. А больше никого…

— Ты, Кружилин, хорошо проверил? — Назаров тяжело, с хрипом, дышал, глаза его, кажется, были закрыты.

— Я весь бугор излазил, каждый труп в руках подержал. Нету больше живых.

— Хорошо, Кружилин. Молодец ты, Вася. Спасибо тебе… Только зря ты со мной возишься…

— Что вы, товарищ капитан! Вы ещё на свадьбе у меня… обязательно должны…

— Пить… что-нибудь есть?

— Нету воды, товарищ капитан. Хотя, постойте. Там немец с фляжкой лежал…

Кружилин исчез в темноте. Назаров дышал всё так же шумно и тяжело. Савельев сидел рядом, сжимая между колен винтовку. Никаких мыслей в голове почему-то не было. И радости оттого, что жив, что Кружилин раскопал и вытащил его, тоже не было.

— Вы, Савельев, как, целы? — спросил Назаров.

— Сам не пойму… В голове всё шумит. А так…

— Если выберетесь, скажите моему отцу, напишите, что… В общем — сами знаете. Сами всё видели, что мы могли, что не могли… А Кружилин зря меня сюда выволок. Ноги у меня перебиты. Обе. И плечо. И грудь.

Вывернулся из темноты Кружилин, присел возле капитана, начал поить из фляжки. Потом сказал:

— Надо в лес нам. Поглубже. А там видно будет. Должны же где-то быть наши. Слышите, товарищ капитан!

— Я слышу, Кружилин. Вы идите. Оставьте меня здесь. Это — моё приказание. Ясно?

— Куда яснее, — усмехнулся Василий.

Было, видимо, за полночь, в воздухе посвежело, потянул ветерок, относя куда-то за Сан запах сгоревшего тола, бензиновую вонь. Верхушки деревьев угрюмо шумели.

И этот же ветерок донёс гул далёкой канонады. Савельев почувствовал, что бледнеет, что в сердце начал проникать неприятный озноб. Кружилин стоял рядом, как столб, не шелохнувшись, даже капитан стал тише дышать — все прислушивались к этому далёкому, неясному гулу.

— Это что же, а? Это куда же они прорвались, а? На сколько же километров?.. — растерянно произнёс Кружилин. Он говорил как раз о том, о чём думал, бледнея, Савельев.

— Это за Днестром… Это, наверное, наш аэродром они бомбят, — негромко произнёс Назаров. — Под Дрогобычем есть аэродром… Не могли они… так далеко прорваться…

Даже Савельев понимал, что Назаров говорит это для успокоения, что это не бомбы рвутся, это артиллерийская канонада.

— Ну ладно, — решительно встал Василий и протянул автомат Савельеву. — Пошли, а то скоро рассвет.

— Я приказываю тебе, Кружилин… не трогать меня! Идите…

Не обращая внимания на слова, на стоны Назарова, боец приподнял его с земли, посадил. Потом присел сам, ловко взвалил капитана на плечи, выпрямился, постоял, будто пробуя тяжесть, и, пошатываясь, двинулся в лес.

…До самого рассвета они шли по лесным тропинкам, стараясь держаться в сторону Львова, по очереди несли тяжёлое, обмякшее тело капитана. Сперва Назаров всё стонал, потом перестал, не подавал признаков жизни. Шли молча, только один раз Савельев спросил, принимая на свои плечи Назарова:

— Он живой ли?

— Тёплый пока, — ответил Василий, часто дыша широко открытым ртом. У Антона под тяжестью тела подламывались ноги, сперва он думал, что не сумеет сделать и шага, упадёт и уронит раненого, но, к своему удивлению, шёл и шёл вперёд. Иногда запинался о кочки, ноги путались в траве. Но он шёл, боясь упасть и зная, что не упадёт.

Было по-прежнему темно и тихо, и было непонятно, куда и зачем они идут и был ли вчерашний кошмарный день или всё это привиделось в тяжёлом сне, в каком-то бреду. Антону казалось, прольётся рассвет — и всё встанет на свои места, он вернётся в Перемышль, с утра сходит в парикмахерскую, и тот старый парикмахер ладонью намылит ему щёки и, что-нибудь рассказывая, начнёт стремительно махать перед глазами бритвой. Потом пойдёт на кирпичный завод и будет ругаться с директором. Затем позвонит домой, во Львов, поговорит с приехавшим сыном, сообщит жене, что задерживается ещё на несколько дней, потому что директор кирпичного завода никак не хочет давать ему кирпичи. «А почему, я думаю, не хочет? Может быть, он сразу распорядится об отгрузке… И тогда сегодня же вечером я сяду на львовский поезд…»

К действительности его вернул тревожный вскрик Кружилина:

— Назад! Немцы же… Немцы!

Оказывается, они вышли к какой-то дороге. Наступал рассвет, небо над головой серело, и в серый сумрак уползала куда-то эта дорога.

— Где немцы? — Савельев не видел никаких немцев. Туман над дорогой пронизывали дрожащие жёлтые полосы. Но что это такое, Антон сообразить не мог.

Василий толкнул его в бок, почти повалил в густой кустарник, росший на обочине. И только тогда Савельев услышал быстро приближающийся автомобильный рёв.

В кустарнике они пролежали около часу. А немецкие машины всё шли и шли, обдавая их пылью и бензиновым перегаром.

Серая муть растекалась по земле, рассасывалась, где-то вставало солнце, багрово окрашивая редкие теперь клочья не то дыма, не то грязных облаков. Кустарник, в котором лежали беглецы, только ночью казался густым, а на самом деле он с дороги просматривался, видимо, насквозь. Во всяком случае, Савельев отчётливо видел сквозь заросли каждую автомашину, солдат, сидящих в кузовах ровными рядами, шофёров… «Сейчас они нас увидят… Станет ещё посветлее — и увидят», — равнодушно думал Савельев. Василий думал, наверно, о том же, потому что, подрагивая рассечённой бровью, хрипло сказал дважды, подтягивая к себе автомат:

— Даром не достанемся… Даром не достанемся…

К счастью, колонна прошла, с автомашин их не заметили. Но они не знали, что с противоположной стороны дороги за ними давно и хладнокровно наблюдало несколько пар глаз, что их давно держали на прицеле.

В плен их взяли быстро, бесшумно и до удивления просто.

Когда прошла последняя автомашина, они ещё минуты три полежали в кустарнике. Потом Василий сказал:

— Я говорил, что я счастливый… Вы, папаша, со мной не пропадёте. Устали?

— Тяжёлый он, — вместо ответа сказал Савельев.

Василий приложился ухом к груди капитана, послушал.

— Живой, кажись… Ну, моя очередь. Держите автомат.

Василий привстал, огляделся. Перекинул через плечо бесчувственное тело Назарова и побежал через дорогу.

Они вышли на крохотную полянку, и здесь Савельева кто-то сшиб страшным ударом в голову. Он всё- таки вскочил, сквозь кровавую пелену увидел чьё-то улыбающееся, круглое и чужое лицо. И ещё увидел, как беспомощно крутится на поляне Кружилин с телом капитана на плечах, а вокруг, наслаждаясь беспомощностью русского бойца, стоят и гогочут несколько немцев. Всё это промелькнуло перед глазами Савельева в одну секунду. Он повернулся, увидел, как немец с жирным лицом поднимает с земли его винтовку и автомат, который Антон, падая, выронил, кинулся было к нему, надеясь вырвать винтовку, но другой немец подскочил сбоку и ударил в плечо чем-то тупым и тяжёлым. Савельев откатился на самый край поляны, но опять вскочил… Прямо в глаза ему смотрел чёрный зрачок автомата.