Пушки второго взвода загнали во двор. Солдаты разгружают машины, а я захожу 'к себе'. В доме тепло и уютно. Никитин и телефонисты на месте.

Через несколько минут дом наполняется солдатским гомоном и движением. Потеснились 'старики' и приняли шестерых, чужих пока людей, с которыми предстоит делить тяготы, печали, а возможно, и радости предстоящей жизни.

Сегодня мы немного устали, да и за прошлое не отлежались, не отдохнули, не отоспались. Предвкушаем отдых. Заботливый Никитин вовремя вскипятил ведро воды. Устроим чай, пожуем сухари и ляжем спать...

Мои мысли уже о другом - о Еве. Скорее бы увидеть! Отзываю Никитина и спрашиваю, не видел ли он хозяйскую дочку.

- Да, видел ее не так давно и поговорил немного, как умел. Долгожданные слова. Значит, она здесь, не уехала. Не подаю вида, что рад.

- Хороша девушка, комбат! Очень даже хороша!

- А почему Вы так считаете?

- Что красивая, так это у ней на виду. А что культурная да скромная, так по разговору понятно, хоть и плохо по-нашему говорит. Я-то стреляный воробей. Понимаю, что к чему. Очень скромная. Такую обидеть - большой грех.

Похоже, последние слова Никитин адресует на всякий случай мне. Он человек порядочный и прямолинейный, а цель его понятна и благородна. Отвлеченно я вполне сознаю это и даже ценю, но все же немного обидно слышать от него. Обиды я не высказываю:

- Да, конечно. Вы совершенно правы. Я считаю так же.

Потом добавляю: 'Схожу к Волосову, проверю новичков. Ночевать вернусь сюда. А вы отдыхайте'.

У Волосова все в порядке. Часовой на месте, пароль и отклик знает. В их доме тоже тесно, шумно, накурено. Солдаты укладываются. Алимов предлагает выпить у них чаю. Я провожу ребром ладони по горлу:

- Спасибо. Напился уже.

Вернувшись 'домой', докладываю в штаб, что к меня все в порядке.

На сегодня все служебные дела закончены. Наступило мое личное время. Я должен сейчас же увидеть Еву! Решительно иду на хозяйскую сторону. Стучу в дверь их комнаты. Надеюсь, нет, почему-то уверен, что застану ее. На этот раз предчувствие меня не обмануло - за столом, действительно, сидит Ева. Одна. Родителей, слава Богу, нет.

Она встает, идет навстречу, робко протягивает мне руки.

- Ева. Ева... Хорошо, что ты здесь. Я очень хотел тебя видеть. Обнимаю ее и целую в щеки, руки, голову. Она осторожно кладет руки мне

на плечи и прижимается щекой к моим губам. Так, обнявшись, мы долго стоим посреди комнаты. Сердце страшно колотится. Чувствую ее всю: грудь, спину, бедро...

- Я боялся, Ева, что больше не увижу тебя. А ты пришла! Ева! Она горячо шепчет:

- Михав, Михав.

- Это самая большая радость в моей жизни! Я - счастливый человек!

- Я тэж, Михав. Отец очень ругал меня. Раньше никогда так не ругал. Сказал, что я плохо вела себя... с тобой. Нескромно. Так?

- Нет, нет! Ты очень хорошо ведешь себя. Ты - прекрасная девушка. Я не

представлял себе, что на свете могут быть такие. Таких нет и никогда не будет больше!

- Хорошо, что ты говоришь мне такие слова, но ты ошибаешься. Я

обыкновенная. Ты не понимаешь или не видишь. Но я очень рада, что так.

- Я не хочу ничего больше понимать. Знаю одно: мне повезло встретить такое чудо, и я не хочу его потерять!

Крепко обнимаю ее и опять целую:

- Я не хочу никому отдавать тебя, не хочу отпускать... Ева.

- Я понимаю, Михав... Але сюда может зайти ойтец альбо матка. Мне так хорошо с тобой. Я тоже хочу обнимать тебя. Але мне будет стыдно. Ты хороший человек, я уже знаю. Пойми меня. Не надо так.

- Понимаю... Нам надо поговорить еще, Ева.

Мы садимся рядом. Ее нежную податливую руку я сжимаю в своей руке.

- Когда сегодня тебя не было, какие-то жолнеже, ну, военные, приходили в наш дом. Хорошо, что остался тот старый солдат. Он никого не пустил. Отец сказал, что, возможно, ты оставил его, чтобы меня никто не обидел. Потому что, когда пришло много жолнежей, твой солдат велел мне сидеть у себя в комнате и не выходить во двор. Если так, то мне приятно знать. Ска-жи.

Действительно, Никитина я оставил и для этого тоже.

- Да. Конечно. А больше отец ничего не сказал?

- Он сказал, что тот солдат - добрый человек... А еще, что я должна остерегаться... тебя. Не обижайся. Они любят меня и боятся. Но я тебя совсем не боюсь. Нет.

Она наклоняется ко мне, жмет руку и прижимается к ней щекой.

- Я вижу, Ева... Ты доверчивая, моя девочка...

Я не отпускаю ее руку, она отвечает легким пожатием, это волнует и будоражит.

- Михав, я не хочу, чтобы ты уехал. Не уезжай как-нибудь. Побудь!

- И я не хочу уезжать, Ева. Но мы скоро уедем.

- Куда? Ты знаешь?

- Знаю. На фронт. Но я не хочу потерять тебя. Мы должны обязательно встретиться. Я хочу, чтобы ты была со мной. Тебя не пугает мое предложение?

- Нет, не пугает. Наоборот. Но такая страшная война. Тебя на фронте немцы могут убить. Моего брата они убили... - Она тяжело вздыхает. - Он тоже был офицер, как ты. Я очень его любила. Не хочу, чтобы еще и тебя убили!

- Не надо думать о смерти. Я надеюсь, что останусь жив. Никогда мне так

не хотелось жить, как сейчас. Есть ради чего. Я даже не насмотрелся на тебя! Не убьют меня!

- Мне снился плохой сон. У меня предчувствие. Ужасное. Может быть, ты зостанешься как-нибудь? Мы будем вместе и будем тогда счастливы.

- Нет! Дезертиром я не буду! Это позор, ганьба - хуже смерти. Мне было бы противно жить. Ты сама презирала бы меня. Не будем больше об этом говорить никогда!

- Что же я могу сделать для тебя? Я буду молиться о тебе.

- Разве об атеистах молятся? Просто помни обо мне и жди.

- Але ж я католичка. Я верю в Бога и в молитву верю.

- Я уважаю твои убеждения, хотя мне многое непонятно. Я раньше не задумывался. А теперь подумаю о Боге. Он ведь один для всех людей! Мы как бы его дети. Может, это он устроил нашу встречу? Может, благословил и хочет, чтобы мы были счастливы? Ева, знаешь, еще немного, и я тоже начну верить в Бога.

Ева встает и протягивает мне руки, печальная и прекрасная.

- Ты стал мне близкий человек. Потому что мы одинаково думаем и чувствуем.

- Понимаю. Да, мы одинаково чувствуем.

Она кладет мне голову на плечо. Я касаюсь губами ее волос, а ладонью -щеки и всеми своими клетками ощущаю нежность, доверчивость и беззащитность этой девочки. Она ищет во мне опору и защиту. А что я могу дать?

Открывается дверь. На пороге стоит бледная и, мне кажется, заплаканная пани Мария. Она протягивает Еве Пушкина и, глядя в сторону, дрожащим голосом говорит, что книгу нужно возвратить.

Тягостно видеть страдающую старую женщину. Она, видимо, потрясена, на ее глазах гибнет безрассудная дочь, единственная, любимая.

Ева молча передает мне книгу, выходит с матерью из комнаты, а я сажусь за стол и машинально перелистываю страницы. Опять перед глазами знакомые, щемящие стихи...

Хотел бы я, как Будрыс, дожить до старости, иметь сыновей и когда-нибудь в прекрасное мирное