как вбежал Никитин:

-Комбат! Гоменюка убило! Сейчас занесли в соседнюю хату.

- Как это? Не могло его убить.

- Да говорят, снаряд близко упал. Осколком и убило.

- Непонятно. А ну-ка, пойдемте, узнаем, что там случилось.

И тут Никитин дал мне совет, мудрость которого я оценил позже:

- Не надо вам, комбат, ходить туда. Не встревайте. Там есть начальство. Оно само решит, как надо. Не стоит с ними лишние разговоры разговаривать. Не то скажешь, и начнут тягать, собак вешать. От них надо подальше. Не ходите.

- Что вы знаете, Никитин?

- Не выдадите, комбат?

- Что вы? Слово даю!

- Так, значит... Воловик на том привале порешил его. Вышел спор у них, значит. Старое дело...Я всего не знаю. Они, понятно, помалкивают. Правильно. Вот 'Смерш' приедет. Значит, пытать начнет... Не выдайте!

- Не сомневайтесь. Считайте, что ничего не знаете и никому ничего не говорили. Я не мог представить себе, как повернется дело. Все могло случиться. Через полчаса в дом зашел замполит, собрал батарею и произнес речь:

- Товарищи! Вы, наверно, знаете, какой трагический случай произошел сегодня на марше. Осколком шального снаряда убит возвратившийся из санбата ваш командир товарищ Гоменюк. Война без случайностей не обходится. Он был прекрасным офицером и верным сыном коммунистической партии. Утром перед боем мы похороним его и отомстим врагам за смерть нашего боевого товарища!

Замполит умел и очень любил выступать на людях. До войны он был

райкомовским работником и даже редактором газеты. Я понял, что это оперативное выступление и есть установка начальства. Не возможная версия, а окончательное

решение. Любые дознания в будущем, если они будут, подтвердят его.

На рассвете Гоменюка похоронили на окраине села. Замполит произнес красивую трехминутную речь о боевом пути и превратностях фронтовой жизни, о боевой дружбе и о необходимости удвоить усилия для победы над коварным врагом.

Мы дали три залпа, засыпали могилу и установили на свежем холмике фанерную табличку. На ней химическим карандашом вывели:

'Гв. к-н Гоменюк В. С.

1907-1944.

Пал смертью храбрых'.

Я получил приказ занять позицию в километре западнее села, чтобы прикрыть танкоопасное направление вдоль дороги.

Место было неудобное, опасное: голое рыхлое поле, раскисшее после

многодневных дождей. Мы окапывались уже засветло, на виду у противника.

Пушки увязли в грязи, в ровиках набралось воды по щиколотку. Немецкие пулеметы не давали поднять голову.

Не успели мы еще толком осмотреться, получили по телефону приказ: отправить в штаб Матвеева. Я попытался было уговорить Макухина перенести вызов на вечер, но безуспешно. Макухин твердо приказал:

- Надо немедленно, в интересах дела. Только сейчас!

Делать было нечего, и я передал Воловику приказ отправить Матвеева

немедленно.

- Его подстрелят, как зайца. Что, у них горит?

- Ты что, не понимаешь? У них, я думаю, уже 'Смерш' сидит. Нужны показания для протокола. Сюда же они не полезут для допроса свидетелей. Посылай!

Матвеев выбрался из ровика и пополз к дороге. За ним тянулся глубокий грязный след. Время от времени он останавливался, поправляя сползающий со спины автомат.

Метрах в восьмистах перед нами над плоским полем возвышался фольварк: большой кирпичный дом и пять каменных сараев. Оттуда били пулеметы. Самым опасным был пулемет, окопавшийся слева от дома. Он буквально вжимал нас в землю.

В какой-то момент пулеметы умолкли. Матвеев поднялся и, пригибаясь, побежал к дороге. Длинная очередь прошла совсем рядом, но он успел упасть и доползти до кювета.

Дальше Матвеев полз по кювету, в воде и жидкой грязи. Чтобы прикрыть его, мы обстреляли фольварк, однако особого ущерба немцам не причинили. . За каменными стенами они могли чувствовать себя в безопасности.

Матвеев, услышав нашу стрельбу, поднялся в полный рост и побежал к селу. Невидимый нам пулемет слева немедленно дал длинную очередь. Матвеев странно споткнулся, как бы о какое-то невидимое препятствие, упал, снова встал, прихрамывая, заковылял дальше и скрылся за бугром.

Позже я позвонил в штаб. Макухин сказал, что Матвеев у них. Он легко ранен в ногу, с ним побеседовали. Больше никого вызывать не будут, потому что вce ясно. Раненого же скоро отправят в санбат. Я сообщил об этом Воловику, и он облегченно вздохнул.

А о лежащем в моей полевой сумке чужом письме я не вспомнил...

О Т Д Ы Х

Последние месяцы 1944 года наш отдельный истребительно-противотанковый дивизион - сокращенно ОИПТД - непрерывно перебрасывали с места на место по Южной Польше, Закарпатской Украине, Восточной Словакии и Венгрии. Ежедневно, а то и по нескольку раз в день, перегоняли с одного танкоопасного направления на другое, выдвигали для 'оседлания' дорог и 'ужесточения' обороны или придавали побатарейно поредевшим в боях стрелковым батальонам для помощи им 'огнем и колесами'. Командир дивизиона майор Кузнецов любил действовать самостоятельно, а не подчиняться пехотным начальникам. Поэтому, когда дивизион придавали пехоте, он бывал недоволен и раздражен:

- Опять эти обалдуи (имелись в виду начальники из штаба артиллерии дивизии) отдают нас царице полей для 'поддержки штанов'.

Мы тоже этого не любим, есть причины, но - ничего не поделаешь подчиняемся.

Наши пушки-сорокапятки, по идее, предназначены и приспособлены исключительно для стрельбы прямой наводкой. Поэтому мы всегда располагаемся близко к немцам, на самом передке, в боевых порядках пехоты, на открытых позициях. Наши пушки почти всем хороши: маленькие, легкие, точно бьют, легко маскируются и не заметны, пока, конечно, не стреляют. Недостаток у них один - слабоват огонь. Мы довольно эффективно подавляем близкие огневые точки, легкую бронетехнику и одним своим присутствием ободряем пехоту, укрепляем ее боевой дух, то есть, действительно, 'поддерживаем штаны'!

Прямая наводка - дело, конечно, рискованное, отчаянное, какое-то гусарство, особое измерение. О фронтовых буднях писали, но все же, все же...

Где вы, участники и свидетели тех дел? Сколько осталось вас, истребителей танков?

Вернемся, однако, к нашему рассказу, к осени 1944 года.

% % %

В дивизионе я прослужил по фронтовому исчислению времени изрядно, с декабря 1943 года. Видимо, поэтому меня, лейтенанта, командира огневого взвода, после гибели капитана Гоменюка назначили командиром второй батареи. Повышение в должности было лишь кратковременным эпизодом моей весьма скромной военной карьеры. Судьба распорядилась иначе.

В сентябре 1944 года наши старые удобные сорокапятки были заменены более крупными и, следовательно, более мощными трехдюймовками ЗИС-3, а маленькие юркие 'виллисы' - тягачами посильнее, - тоже американскими машинами 'додж три четверти'. Наш огонь усилился, но управляться на прямой наводке с громоздкими орудиями стало гораздо труднее.

Оно и понятно: новая пушка вдвое тяжелее сорокапятки, а большой неоткидывающийся щит торчит нелепо, словно учебная мишень на полигоне, за три километра невооруженным глазом видно. Недоработали наши конструкторы. Впрочем, пушка создавалась, очевидно, не как противотанковая, а как обычное полевое