— А почему ты не принял образ, скажем, быка? — уточнил он.

— Понимаешь, я открыл глаза… вернее глаз… и увидел себя черепахой.

— Как такое могло случиться?

— Откуда мне знать? Понятия не имею, — соврала черепашка.

— Но ты ведь… всеведущ, — удивился Брута.

— Это еще не значит, что я знаю все-превсе.

Брута, задумавшись, прикусил губу.

— Гм. А по-моему, именно это и значит.

— Ты не путаешь?

— Нет.

— Никак не могу запомнить, чем «всемогущий» отличается от «всеведущего».

— «Всемогущий» — это когда ты все-все можешь. Но ты и всемогущ тоже. Так говорится в Книге Урна. Он был одним из Великих Пророков. Надеюсь, тебе об этом известно, — добавил Брута.

— А кто сказал ему, что я всемогущ?

— Ты сам и сказал.

— Я не говорил.

— Ну, во всяком случае, он утверждал, что это был ты.

— Урн? Что-то не припомню никого с таким имечком, — пробормотала черепашка.

— Ты разговаривал с ним в пустыне, — начал объяснять Брута. — Должен помнить. Он был восьми футов ростом. С очень длиной бородой. С огромным посохом. И со сверкающими на голове священными рогами…

Брута вдруг замолчал. Да нет, все верно, рога точно были, он же видел статуи и священные иконы. Они не могут врать.

— Никогда не встречал подобного урода, — ответил мелкий бог Ом.

— Ну, может, он был чуть меньше ростом, — уступил Брута.

— Урн, Урн… — задумчиво повторила черепашка. — Нет… Нет… Не могу сказать, что…

— Он утверждает, что ты говорил с ним из огненного столба, — добавил Брута.

— Ах этот Урн… — облегченно произнесла черепашка. — Из огненного столба. Ну да.

— И ты продиктовал ему Книгу Урна, — продолжал Брута, — которая содержит Указания, Введения, Отречения, и Наставления. Всего сто девяносто три главы.

— А вот этого я не припомню, — с сомнением откликнулась черепашка. — Если б я кому-то надиктовал сто девяносто три главы, то, думаю, всяк запомнил бы такое…

— Что же ты тогда сказал ему?

— Ну, просто крикнул: «Эй, смотри, как я умею!»

Брута не сводил глаз со смущенной, если такое вообще возможно, черепашки.

— Что пялишься? Богам тоже нужно время от времени расслабляться, — огрызнулась она.

— Сотни тысяч людей проживают свои жизни согласно Отречениям и Наставлениям! — прорычал Брута.

— Я же им этого не запрещаю, — парировал Ом.

— Если ты ему ничего не диктовал, то кто тогда это был?

— Мне-то откуда знать? Повторяю, я — не всеведущ!

Брута дрожал от ярости.

— А пророк Бездон? Он что, тоже получил свои Кодициллы от случайного прохожего?

— Ну, во всяком случае не от меня…

— Они были написаны на свинцовых плитах высотой десять футов!

— И это, по-твоему, означает, что такое мог сотворить только я?! Ну да, у меня всегда под рукой тонна- другая свинцовых плит на тот случай, если встречу кого в пустыне.

— Что? Если их ему дал не ты, то кто же?

— Понятия не имею. И почему я должен это знать? Я не могу быть везде одновременно!

— Но ты же вездесущ.

— Кто сказал?

— Пророк Хашими!

— Никогда не встречал такого!

— Да? Что? То есть это не ты дал ему Книгу Сотворения?

— Какую-такую Книгу Сотворения?

— Ты что, не знаешь?

— Нет.

— Тогда кто дал ее ему?

— Не знаю! Может, он сам ее написал!

Брута в ужасе закрыл рот ладонью.

— Это ве бохофульфо.

— Что?

— Я сказал, что это же богохульство!

— Богохульство? Как я могу богохульствовать, если я сам бог?

— Я тебе не верю.

— Ха! Хочешь схлопотать еще одну молнию?

— И ты называешь это молнией?

Брута весь покраснел, его била дрожь. Черепашка печально повесила голову.

— Хорошо, согласен. Признаю, молния получилась не слишком убедительной, — сказала она. — Но если бы я чувствовал себя лучше, от тебя осталась бы лишь пара дымящихся сандалий. — Черепашка выглядела совсем жалкой. — Не понимаю… Ничего подобного никогда со мной не происходило. Я намеревался стать на недельку-другую гигантским белым быком, а в результате на целых три года застрял в облике черепахи. Почему? Я не знаю, а предполагается, что я знаю все. По крайней мере, если верить твоим пророкам, с которыми я якобы встречался. Да со мной вообще отказывались говорить! Я пытался обращаться к козопасам, еще к кому-то, но меня просто не замечали! Я даже начал подумывать, что я — черепаха, которой пригрезилось, будто она — бог. Настолько плохо мне было.

— Возможно, все так и есть, — сказал Брута.

— Твои ноги распухнут и уподобятся стволам деревьев! — рявкнула черепашка.

— То есть… то есть, — перебил Брута, — ты утверждаешь, что пророки… это обычные люди, которые что-то там написали?!

— Ну да!

— И ты им ничего не говорил?

— Говорил, наверно, — откликнулась черепашка. — За последние несколько лет я столько всего забыл…

— Но если ты ползал в виде черепахи, кто ж тогда слушал обращенные к тебе молитвы? Кто принимал жертвоприношения? Кто судил мертвых?

— Не знаю, — ответила черепашка. — А раньше кто всем этим занимался?

— Ты!

— Да?

Брута заткнул уши пальцами и открыл их только на третьем стихе «Безбожники, Убойтесь Гнева Омьего».

Через пару минут черепашка высунула голову из панциря.

— Послушай, — сказала она, — а сжигая безбожников… вы им тоже что-то поете?

— Нет!

— Слава мне. Они умирают без мучений. Можно я кое-что скажу?

— Если ты еще хоть раз поставишь под сомнение мою веру…

Черепашка замолчала. Ом покопался в своей увядающей памяти. Потом провел по земле лапкой.

— Я помню день… Солнечный летний день… Тебе было… тринадцать…

Бесстрастный тоненький голос говорил монотонно. От удивления рот Бруты открывался все шире и