– Да, думал. – Он налил себе стакан воды из графина на ночном столике и сморщился от пресного, кипяченого привкуса. – Ты права, Фрэнни. Это грязное дело – посылать шпионов. Единственная неувязка в том, что Ник тоже прав. Что делать в такой ситуации?
– Проголосовать, как велит тебе совесть, и спать спокойно.
Она протянула руку к керосиновой лампе.
– Гасить свет?
– Да. Она погасила лампу, и он скользнул рядом с ней под одеяло. – Спокойной ночи, Фрэнни, – сказал он. – Я люблю тебя.
Она лежала, глядя в потолок. Она уже примирилась с их решением насчет Тома Каллена… но грязный шоколадный отпечаток никак не шел у нее из головы.
«Может быть, надо сказать Стью прямо сейчас», – подумала она. Но ведь это ее трудности. Она просто должна подождать… понаблюдать… и посмотреть, не случиться ли чего.
Заснула она не скоро.
Глава 49
Рано утром Матушка Абагейл лежала в постели без сна. Она пыталась молиться.
Она поднялась, не зажигая лампу, и встала на колени в своей белой хлопчатобумажной ночной рубашке. Она прижалась лбом к Библии, которая была открыта на Деяниях Апостолов. Обращение непреклонного старого Савла на Дамасской дороге. Он был ослеплен светом, и пелена спала с его глаз. Деяния Апостолов были последней книгой в Библии, в которой доктрина подкреплялась чудесами, а что такое чудо, как не рука Бога в действии?
И ее глаза были закрыты пеленой. Суждено ли этой пелене когда-нибудь упасть?
– Укажи на мой грех. Господь. Я пребываю в неведении. Я знаю, что не обратила внимания на что- то, что должна была увидеть. Я не могу спать, не могу испражняться, и я не ощущаю Тебя, мой Господь. Я чувствую себя так, словно молюсь по испорченному телефону, а сейчас неподходящее время для таких чувств. Чем я оскорбила Тебя? Я слушаю, Господи. Я внимаю голосу моего сердца.
И она действительно слушала. Она закрыла глаза ладонями, склонилась еще ниже и попыталась очистить свое сознание. Но там все было темно.
Но перед ее внутренним взором возникала лишь одинокая грязная дорога в море кукурузы. На ней была женщина с торбой, в которой лежали только что убитые куры. Появились ласки. Они бросались вперед и вцеплялись зубами в мешок. Они чувствовали запах крови, старой крови греха и свежей крови жертвы. Она слышала, как старая женщина возносит свои молитвы Господу, но голос ее был слабым и жалким, капризный голос, который не молил смиренно о том, чтобы исполнилась воля Бога, какое бы ей ни было отведено место в его планах, а требовал, чтобы Бог спас ее и она смогла бы закончить работу… свою работу… словно она знала, чего хочет Бог, и могла требовать подчинения Его воли своей. Ласки становились все смелей и смелей. В торбе появились большие дыры. А когда они съедят кур, им этого покажется мало, и они примутся за нее. Да. Так они и сделают…
А потом ласки разбежались в разные стороны, не доев свою добычу, и она подумала, в ликовании:
Она обернулась, и на обочине, выйдя из кукурузы, словно серебристое привидение, стоял огромный горный волк, и челюсти его раскрылись в сардонической ухмылке, а глаза его горели. Вокруг его толстой шеи был побитый серебристый воротник, и с него свисал маленький кусочек черного янтаря… а в центре его была крошечная красная щель, похожая на глаз. Или на ключ.
Но как она была испугана! Не за людей, окружавших ее, которых во сне символизировали куры в торбе, но за саму себя. Она боялась за свою душу.
Но волк усмехнулся и подошел ближе. Она вздрогнула, ощутив его тяжелое дыхание. Страх ее достиг максимальной степени. И волк, по-прежнему усмехаясь, начал говорить двумя голосами, спрашивая, а потом отвечая самому себе.
Пасть волка раскрылась, чтобы поглотить ее.
– …мое имя, – пробормотала она. – Восхвали мое имя, вознеси хвалу Богу, источнику благодати, вознесите хвалу Ему вы, создания, живущие на земле…
Она подняла голову и оглядела комнату. Ее Библия упала на пол. В окне, обращенном на восток, занималась заря.
– О, Господи! – закричала она громким, дрожащим голосом.
Господи, так вот почему пелена застилала ее глаза и мешала ей видеть то, что она должна была видеть?
Горькие слезы полились у нее из глаз. С трудом она поднялась с пола и подошла к окну. Артрит вонзал тупые иглы в суставы ее ног.
Она посмотрела в окно. Теперь она знала, что ей надо делать. Она вернулась к шкафу и сняла через голову свою ночную рубашку. Рубашка упала на пол. Теперь она стояла обнаженной, и тело ее было таким морщинистым, словно оно было руслом реки времени.
– Да исполнится воля Твоя, – сказала она и начала одеваться.
Через час она медленно шла по Мэплтон Авеню в направлении лесных зарослей и узких ущелий за пределами города.
Стью был на электростанции вместе с Ником, когда ворвался Глен.
– Матушка Абагейл, – сказал он без всяких предисловий, – Она ушла.
Ник метнул в него острый взгляд.
– Что ты такое говоришь? – спросил Стью, отводя его от группы людей, наматывавших медную проволоку на неисправные генераторы.
Глен кивнул. Он проехал пять миль на велосипеде и до сих пор не мог перевести дух.
– Я пришел ей рассказать о вчерашнем собрании. Я хотел, чтобы она узнала насчет Тома, потому что я как-то засомневался в этой идее… наверное, на меня подействовали слова Фрэнни. Я хотел сделать это пораньше, потому что Ральф сказал, что сегодня приходят еще две группы, а вы ведь знаете, что она любит
