Мусорный Бак пошел к силуэту. По мере того как он приближался, воздух становился все прохладнее и прохладнее. По его загорелым рукам забегали мурашки. Где-то глубоко внутри него перевернулся и закричал в могиле труп Дональда Мервина Элберта.

Потом вновь стало тихо.

– Мусорный Бак, – сказал низкий, зачаровывающий голос. – Как я рад, что ты пришел. Как я рад.

– Я… я готов отдать за тебя свою жизнь.

– Да, – успокаивающе произнес силуэт в дверном проеме. Губы его раздвинулись в усмешке, обнажив белые зубы. – Но не думаю, что в этом будет необходимость. Входи. Дай-ка мне посмотреть на тебя.

Мусорный Бак шагнул внутрь. Дверь закрылась, и они оказались в полутьме. Невыносимо горячая рука сомкнулась на холодной руке Мусорного Бака… и неожиданно он почувствовал покой.

Флегг сказал:

– Для тебя есть работа в пустыне, Мусор. Важная работа. Если хочешь.

– Все, что ты скажешь, – прошептал Мусорный Бак. – Все, что ты скажешь.

Рэнделл Флегг обнял его за плечи.

– Пошли. Нам надо кое-что обсудить.

Люси Сванн проснулась без четверти полночь. Над скалистыми горами сверкнула бесшумная зарница. До этого путешествия она никогда не бывала западнее Филадельфии, где жил ее сводный брат.

В другой половине спального мешка никого не было – от этого-то она и проснулась. Она встала и пошла туда, где он мог быть, – в восточную часть лагеря. Она шла бесшумно, не побеспокоив ни одной живой души. Разумеется, кроме Джаджа. Около полуночи было его время, а Джаджа Фэрриса никогда нельзя было застать спящим на часах. Джаджу было семьдесят лет, а присоединился он к ним в Джойлете. Теперь их было девятнадцать человек: пятнадцать взрослых, трое детей и Джо.

– Люси? – позвал Джадж тихим голосом.

– Да, ты не видел…

Тихий смешок.

– Конечно, видел. Он рядом с шоссе, на том же месте, что и вчера и позавчера.

Она подошла поближе и увидела, что на коленях у него открыта Библия.

– Джадж, ты глаза себе испортишь.

– Ерунда. Такую книгу лучше всего читать при свете звезд. Как это там? «Ужасы устремились на меня; как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако. И ныне изливается душа моя во мне: дни скорби объяли меня. Ночью ноют мои кости, и жилы мои не имеют покоя».

– Как это мило, Джадж.

– Я бы не сказал, что это мило. Это книга Иова. В ней нет ничего милого, Люси.

Он закрыл Библию.

– «Дни скорби объяли меня. Ночью ноют мои кости и жилы мои не имеют покоя». Это о нем, Люси. О Ларри Андервуде.

– Я знаю, – сказала она и вздохнула. – Если бы я только могла понять, что с ним происходит.

Джадж, у которого были свои подозрения на этот счет, промолчал.

– Ведь это не могут быть сны, – сказала она. – Никто их больше не видит, кроме Джо. Но Джо это… особый случай.

– Да, ты права. Бедный мальчик.

– И все здоровы. По крайней мере с тех пор, как умерла миссис Воллмен.

Через два дня после Джаджа к ним присоединилась пара, назвавшая себя Диком и Салли Воллменами. Люси казалось абсолютно невероятным, что грипп мог оставить в живых мужа и жену, и она подозревала, что брак их был гражданским и заключен был совсем недавно. Им было за сорок. С первого взгляда было очевидно, что они очень любят друг друга. Потом, неделю назад, в доме старой женщины в Хемингфорд Хоуме Салли Воллмен заболела. Они оставались там в течение двух дней, безуспешно надеясь, что ей станет лучше. Она умерла. Дик Воллмен остался с ними, но теперь он был другим человеком – бледным, задумчивым, молчаливым.

– Он принял это близко к сердцу, вам не кажется? – спросила она Джаджа Фэрриса.

– Ларри – это человек, который нашел себя в жизни достаточно поздно, – сказал Джадж, прочищая горло. – По крайней мере, мне так кажется. Мужчины, которые находят себя поздно, никогда не бывают в себе уверены. В них сосредоточены все гражданские добродетели: они активны, но никогда не бывают фанатиками, они уважают факты и никогда не пытаются их искажать, они чувствуют себя не в своей тарелке на руководящей позиции, но никогда не способны уклониться от ответственности. Из них получаются лучшие демократические лидеры, так как они очень редко любят власть. Совсем напротив. А когда что-то случается… когда миссис Воллмен умирает…

– Был ли это диабет? – прервал Джадж сам себя. – Вполне возможно. Синюшный цвет кожи, быстрое наступление комы… возможно, возможно. Но если это так, то где был ее инсулин? Могла ли она позволить себе умереть? Было ли это самоубийство?

Джадж задумался.

– Вы хотели что-то сказать, – мягко напомнила Люси.

– Так вот, когда что-то случается – когда умирает Салли Воллмен от диабета, внутреннего кровотечения или какой-нибудь другой болезни, – такой человек, как Ларри, начинает винить в этом себя. Человек, обладающий всеми гражданскими добродетелями, редко хорошо кончает.

– Мне кажется, здесь скрывается еще кое-что, – грустно сказала Люси.

Он вопросительно посмотрел на нее.

– Как вы там говорили? «Ночью ноют мои кости и жилы мои не имеют покоя»?

Он кивнул.

– Не кажется ли вам, что это довольно точное описание влюбленного?

Он посмотрел на нее, удивившись, что она давно знает то, о чем он хотел умолчать. Люси пожала плечами и горько улыбнулась.

– Женщины знают, – сказала она. – Женщины почти всегда все знают.

Прежде чем он смог ей ответить, она ушла к дороге, где сидел Ларри, размышляя о Надин Кросс.