'национальная амбициозность', что мы переживаем общее истощение и упадок духа и т.д. и т.п. Боже, как этих русских еще земля на себе держит! Правду сказать, подобные пассажи редко встретишь даже на нынешнем нашем бойком публицистическом рынке. '... На протяжении более полутора столетий, - рассуждает герой-повествователь романа 'Скрижали и колокола', - мы только и делаем, чтобы возбудить в русских людях (я имею в виду, разумеется, славянофильство) н е н а в и с т ь (!) ко всему европейскому, а теперь уже и заокеанскому: и к политике, и к экономике и особенно к культуре, которая, мы уже не можем представить себе, чтобы не опустошала и не развращала людей, хотя, к слову сказать (а в дальнейшем попытаемся поговорить и основательнее), не с тайной завистью, не с мучительной ли болью смотрим мы на обилие товаров и явств на загнивающем Западе, смотрим и удивляемся уровню (!) их нравственности, вытекающей из уровня и стабильности жизни?' Ах, эти русские! 'Они всегда полны подозрительности, непонимания и глухоты'.
И еще один пассаж, характерный для ананьевского сочиненьица: '... давайте посмотрим на дело с предельной реалистичностью и скажем себе, что для нас важнее - национальная ли (и довольно сомнительная) амбициозность и аскетическое, с куском хлеба, квасом и луком существование, или та, в достатке и с крепкими семьями (и нравственностью в них), жизнь, о которой пока что дано только мечтать, наблюдая ее у других народов и государств?'
Нет, это не капризы игривого воображения - это мировоззрение. Как посягательство на святыню восприняли хулители всего русского критические замечания в адрес повести Василия Гроссмана 'Все течет' и воспылали желанием 'поговорить по существу'. Что ж, похвальное намерение - поговорим без лишних эмоций, рассудительно.
Естественно, здесь возможны неодинаковые подходы. Они сразу же и определились. Если послушать Ананьева, то Гроссман-романист самую малость ниже Льва Толстого, зато выше М. Шолохова, А. Толстого, Л. Ленова и М. Горького.
Конечно, Гроссман серьезный писатель, думающий и многое видящий. Но по ряду причин не сумел реализовать свои творческие возможности, ибо где-то потерял себя, озлобился. И принял бурление 'общечеловеческих' страстей за историческую правду. Все это в конечном счете негативно отразилось на художественной уровне его последних работ. Они в ряде случаев фрагментарны, нередко слог их неряшлив, композиция разорвана, слово же часто-густо слепо - без душевного тепла, без цвета и без внутреннего пространства. Не случайно 'Все течет' вызывает недоумение, разочарование, а нередко раздражение. Темные места и противоречия превалируют здесь.
З а ч т о и з а ч е м ? Вот вопрос, который сопровождает на протяжении чтения всей повести, так и не находя своего разрешения. Зачем переиначивает автор на свой лад (с явным уклоном недоброжелательности) историю России, революцию? Что за этим скрывается? Не много стоит и его суждения о Ленине: '... убил ради захвата власти самое святое, что было в России, - ее свободу' (хотя в его же сочинении назойливо муссируется тезис о тысячелетнем рабстве русских); ответствен Ленин и за 'бешеный национализм людских масс, лишенных свободы и человеческого достоинства' и т. д. И здесь же гимн Троцкому: 'блестящий', 'бурный', 'великолепный', 'почти гениальный Троцкий'. Каково?
Впрочем, это уже и не литература, а некие идеологические постулаты, выраженные слишком прямолинейно. Тут язык искусства уступил место политическим декларациям. В связи с этим позволим себе немного раздвинуть рамки данной темы. Какая примечательная особенность поражает читателя в произведениях великих писателей Древнего мира и эпохи Возрождения, классиков ХIХ века либо талантливых авторов современности? Меняющееся лицо бытия и времени, на которых лежит печать политики. Чаще всего политика искусство перемешиваются друг с другом. Именно потому идейная борьба в художественной сфере не может не отражать политического климата в обществе, а равно состояния сил, борющихся за торжество тех или иных социально-экономических тенденций, то есть за власть.
Достаточно мельком взглянуть на историю искусств, чтобы лишний раз убедиться в этом. Нынешнее время показывает, что решительным политическим противостояниям обычно предшествует известная 'культурная оппозиция', толкущаяся в предбаннике большой политики. И что же? На этот вопрос впечатляюще отвечает Станислав Говорухин. Он рисует такую картинку: после V съезда Союза кинематографистов, когда власть в кино захватила команда Климова, 'постепенно люди съели сами себя, опустились, растворились... Все устроились. После V съезда кто-то сказал: 'Вперед!' - и я тоже побежал. Побежал, отказался от многого. Бегу, смотрю - а тех, кто кричал, уже нет'. Бежал, значит бежал 'Вперед!' наш автор и бац - оказался у пустого корыта: 'Возвращаюсь назад, а они все устроились. Один - в совместном предприятии, - другой - в совместной постановке. У одного квартира в Лос-Анджелесе, у другого - в Париже. До такого - безумства! - старый секретариат не доходил'6. Безумство ли это? Скорее - главная цель ('побежали', 'растворились', 'устроились'), у р о в е н ь, и д е а л жаждущих власти, теплого местечка и распрекрасной заграницы. Что им искусство!
Бывают периоды, иногда затяжные, когда в писательских репутациях художество едва ли принимается в расчет, хотя идеологические схватки в литературе проходят чаще всего в форме эстетических споров, поисков правды, отстаивания истины. Разве не таковы по преимуществу лозунги современных группировок? Посмотреть - так сплошь борцы за прогресс и истину, все, как один, неподкупные, народолюбцы и правдолюбцы. При чем каждое из этих направлений понимает правду по-своему, а стало быть, утверждает и отстаивает с в о ю правду... Разумеется, в повести 'Все течет' Гроссман тоже отстаивает свою правду - и это вполне естественно. Вот она, его правда: '...русская душа тысячелетняя раба... развитие России оплодотворилась ростом рабства... где же пора русской свободной, человеческой душе? А может, и не будет ее, никогда не настанет... Пора понять отгадчикам России, что одно лишь тысячелетнее рабство создало мистику русской души...' и т. д. Откровенно русофобская эта 'правда'. Когда читаешь такие 'откровения', начинаешь размышлять о человеческом беспамятстве, злобе и суетности мира сего - да мало ли куда занесет тебя оскорбленная мысль. Зачем и кому выгодна вся эта грубая неправда, стремление противопоставлять нации друг другу, унижающее и тех, о ком написано, и самого сочинителя?
Изрядно наследившие на литературной и общественной ниве, нынешние литературные либералы снова изворачиваются и лгут. Будучи уличенными в политическом блуде, они лицемерно хнычут: '... Я, принужденный к послушанию, в унисон с другими подписывал угодные властям письма...', 'Новая власть не оценила нас по достоинству'; 'Нас не понимают...' Полноте!
Кто поверит, будто эти неистовые деятели, до макушки засыпанные орденами, премиями, должностями и прочими атрибутами 'сладкой жизни', 'принуждены к послушанию'? Как и ранее, они все так же в 'унисон с другими' подписывают письма, оплевывают Россию и ее культуру, взамен получая от нынешнего режима деньги, депутатские мандаты и престижные должности. Фанаберия, цинизм и лицемерие - вот качества, делающие их удобными для власть предержащих. Они и ныне правят бал и в литературной жизни, порождая серость, скуку и творческую бесперспективность.
К началу ХХI столетия уже ни у кого не осталось сомнений, что противостояние литературных группировок достигло своего апогея. Теперь с полным правом можно утверждать, что они не совпадают по главным идейным, эстетическим и художественным принципам.
Современная русская литература на перепутье. Куда устремит она свой бег: к великой и спасательной истине, вдохновляясь любовью 'к родному пепелищу', как завещали титаны отечественной культуры? Или соблазнится холодным блеском 'общечеловеческих ценностей', презрев свое национальное достоинство? А может быть, дрогнет под прицельным огнем недобрых разрушительных сил?
2. 'Венерические фантазии' беллетриста.
30 сентября 1996 года, где-то около 10 часов вечера я - российский негоциант конца ХХ века - возвращался с вечеринки. Отмечали то ли чей-то юбилей, то ли крупную финансовую сделку - всего не упомнишь. Людей было сравнительно немного, зато влиятельных, именитых и прочих тузов - хоть отбавляй. Пили, ели, веселились. У меня появилось желание окунуться в обыденную московскую жизнь, и я откланялся. На прощанье случившийся здесь сочинитель (о нем речь впереди) сунул какой-то кирпичеподобный пакет и дурашливо прокричал перед тем, как захлопнуть за мной дверь: 'Иди в этот трижды безумный мир!' Кто знал, что эта полупьяная шутка через несколько часов обернется для меня явью? На улице меня, как говорится, развезло, и я очнулся в... частной психиатрической клинике.
- Проснулся-таки, - воскликнул высокий мужчина в белом халате и больших очках в коричневой роговой оправе. - Двое суток действовал мой препарат. Успокойтесь, с вами все в порядке. Вы у нас долго не задержитесь.
