'Иди, - с видимым усилием уронил Сталин (...). - Все, все прошло! негромко, почти неслышно произнес он...'

Глубокой скорбью, которую не смогло приглушить даже всесильное время, пронизана эта сцена. Она предельно уплотнена, возвышенна и многомысленна. Стилистические и образные средства максимально использованы художником для того, чтобы заострить экспрессивность и напряженность ситуации, придав ей историческую достоверность и внутреннюю завершенность. При этом он не погрешил ни при создании образа Сталина с характерным для него мироощущением, по-своему любящего и жалеющего Якова, ни при взгляде на судьбу его бедного сына, мягкого и трепетно относящегося к суровому отцу и оба они, каждый по-своему, несчастны...

Вместе со Сталиным уходила героико-величественная, подсвеченная трагическими отблесками истории, советская эпоха.

После вместо лиц мудрых государственных мужей на кремлевском подворье замельтешили маски одна другой диковенней и гнуснее: Хрущёв, Черненко, Горбачев, Ельцин... Лишь дальние зарницы освещали скорбный путь обездоленного народа. Путь куда: в будущее или в небытие?

Вот как об этом пишет великий русский писатель и мыслитель П.Л. Проскурин: 'Свершилось. Старчески немощная, переродившаяся трусливая клика произвела на свет циничный и беспощадный выкидыш, для которого нет ничего святого или запретного. Начиналась крупномасштабная игра. Пришел новый хозяин.

- Ну, что здесь? - глухо и ровно спросил Андропов, быстрым и каким-то неуловимым движением поправляя очки, - в голосе ни одной живой ноты, словно спрашивала сама судьба.

- Вот... думаю, умер.

Андропов, давно и нетерпеливо ждавший именно этого момента и исхода, ненадолго как бы разрешил себе ощутить наслаждение свободой и свершением самой заветной своей мечты.

Долгожданный час пробил, но он слишком долго готовился, и сейчас не было даже чувства завершения, словно открылся зияющий, черный обрыв и в него было трудно заглянуть. Да, да, одна усталость и ощущение черной бездны под ногами. И нерассуждающая вспышка ненависти к этому слепому, безглазому чудовищу, с необъятным, беспорядочно колышущимся телом, по имени - русский народ, который, по всему чувствовалась, после очередной многолетней спячки опять начинал стихийно пробуждаться и даже прозревать. Прозревать? А зачем? Для нового всплеска зависти и ненависти во всем мире? И в цепкой, ничего не упускающей памяти высветилась уходящая глубоко в прошлое, до мельчайших деталей рельефная картина, скорее похожая на схему или карту, - это был заранее определенный и разработанный во всех подробностях путь длиной в целую жизнь, путь к нынешнему горнему пику... У него осталось не так много времени для воплощения задуманного, зато под ногами теперь твердая, надежная почва. Блеснув стеклами очков, скрывающими холодные глаза, Андропов повернулся и вышел к коридор, Казьмин последовал за ним и здесь коротко и четко, по-военному сухо, доложил о случившемся.

- Не нам. Не нам, а имени твоему, - негромко сказал он, выражая какой-то особый смысл, ведомый только ему.

Повернувшись, Андропов пошел по коридору к лестнице вниз, как всегда невозмутимый и непонятный. Новый вестник грядущих катастроф и перемен, он удалялся словно в прозрачной, неосязаемой капсуле'.

Позже Проскурин скажет, что именно Андропов заметил и все время двигал с должности на должность Горбачева, пока руководил полтора десятилетия КГБ. 'Мне надо было понять, какие силы подготавливают верховную фигуру, каков механизм приведения к власти. А главное, какие тенденции в нашем государстве дали подняться наверх именно этому функционеру, Михаилу Меченому, страшному человеку, который нанес последний удар огромной державе и самому передовому социальному строю'.15

***

Вопросы взаимоотношения человека и государства, человека и природы были и остались для Проскурина главными. И это естественно. Человек и его окружение, человек и власть находятся в довольно сложных отношениях, зависящих от напряженности социальной действительности. Испытывая жесткое давление власти, личность начинает воспринимать историю как враждебную силу, что особенно наглядно проявляется в последние десятилетия. И в эти годы художник продолжает неутомимо искать ответы на тревожные вопросы современности, связанные с уничтожением российской государственности и тяжелейшими условиями жизни. Человек из народа как и прежде, остается главным предметом его творчества. Ибо настоящий художник и в сложные периоды истории остается верен гуманистическим идеалам. Здесь истоки проскуринского новаторства, формы проявления которого неожиданны и разнообразны.

Вот эта способность к обновлению, к использованию разнообразных комбинаций субъективно- объективного повествования и усиление роли интеллектуально-философского начала позволили ему стать бесспорным главой русской литературы конца ХХ - начала ХХI столетия. Проскурин стоял в самой гуще жизни, чреватой, как во всякое смутное время, грозными и непредсказуемыми событиями. Он видел, как новая власть спешно возводила перегородки между различными слоями общества, был свидетелем стремительного морального и интеллектуального падения интеллигенции. Все это вызывало недоумение и горечь, навевало грустные размышления.

Не случайно тема интеллигенции заняла значительное место в творчестве художника и в частности в романе 'Число зверя'. В общем виде ее можно представить так. Перетекая из корпоративного состояния в элитарное, интеллигенция утрачивает свои родовые черты, обретая космополитическую сущность, которую защищает самыми жестокими и изощренными способами, не уставая поднимать гвалт на весь мир, что страдания и бедствия русского народа являются его естественным состоянием и неизменны. Естественно, либеральная интеллигенция утрачивает ранее присущее ей (впрочем, слабо выраженные) национальные корни и опоры, признавая первенство лишь одной этнической группы, якобы богоизбранного народа, вечно страдающего и вечно пребывающего в изгнании. Это ложь, как многие подобные штучки, придуманные и широко распространяемые для сокрытия истинных целей богоизбранных, а именно: порабощения других народов и, в частности, русского. Все эти 'плакальщики' в лице Солженицыных, Арбатовых, Шафаревичей, вкупе с Сахаровыми и Лихачевыми, растлевают народную душу, бесстыдно и нагло сколачивают целые направления русофобии и теперь уже открыто утверждают о якобы рабской сущности и неполноценности русских, на шее которых они весьма удобно устроились и за счет которых живут припеваючи.

Но есть среди них и русские по паспорту - писатели, ученые, актеры. Такова певица Зыбкина, написанная в романе сочными красками. Спекулируя своим рабоче-крестьянским происхождением, она выбилась в народные артистки и зажила по-купечески: отгрохола дворец с концертным залом, лифтом, и гаражом, похожим на крытое футбольное поле, обзавелась золотом и бриллиантами, возомнив считая себя достоянием, гордостью народа. Есть в произведении весьма колоритная юмористическая сценка, раскрывающая подлинную суть таких как она советских интеллигентов. Речь идет об ограблении певицы на территории ее обширных загородных владений.

'Она, скосив глаза, увидела почти у самой своей шеи тонкое длинное лезвие стилета.

- Как ты смеешь... я же всенародно признанная, тебе же голову оторвут (...) тебя по кусочкам за меня раскидают, на подошвах по всему миру разнесут... Креста на тебе нет... Меня весь народ на руках носит, ты его светлое чувство в грязь топчешь... Он тебе не простит!

- Ну, народ, он ничего, он всегда немножко дурак. А ты торопись, понизив голос, сказал Сергей Романович, начиная нервничать, - все мы живем, пока мышь голову не отъела, так? А насчет креста давай лучше не будем, оглянись вон на свой замок, а потом кругом взгляни - вот где крест так крест... Знаешь, небось, сама, где с маслом каша, там и место наше. Посовестилась бы немного, видишь, народ-то как тебя откормляет, вон какая унавоженная, ни спереди, ни сзади не обхватишь. Вот и поделись, чем не жалко с Россией-матушкой, не одной-то лопать'.

Но дело гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Из философии власти вытекает философия элитарной части общества. Эту мало исследованную идею художник с блеском развивает в рассматриваемом сочинении. Согласно теории академика Игнатова, в отношениях между властью и народом никогда не было и не могло быть гармонии.

Любая национальная элита являлась результатом долгой и трудной работы чуть ли не в целях исторических периодов, а то и эпох. От момента зарождения расцвета и упадка элиты иногда сменяются