Называя вещи своими именами — прятаться всю жизнь…

— А это оказались вы, — закончил он. — Не ожидал я только, что вы появитесь в таком, э-э, несколько разобранном виде… не готов был, честно говоря.

— Добиралась к вам с приключениями, — сухо ответила Марина. — Выпивала не по своей воле. Мне вообще пить нельзя.

— Вы больны? — участливо спросил он.

— Я принимаю антидепрессанты. В моем положении от спиртного лучше воздерживаться.

— Так вы больны… — потрясенно сказал псих.

Это вроде бы обыденное обстоятельство оказало на него сильнейшее действие. Он посветлел, чуть ли не засиял. Напряженность, начавшая было возникать после того, как он понял, что Марина его боится, исчезла без следа. Было видно — по всему, по взгляду, по тону, — гостья стала ему своей.

Страх и правду притупился. Марину вело. На кураже, на обостренном опасностью чутье, она изображала из себя совсем не ту, кто есть на самом деле. Она сознательно завоевывала его доверие. И зависимость от психотропных средств впервые в жизни оказалась ее достоинством в глазах другого человека… описаться от смеха!

Она, кстати, не так уж и обманывала своего героя (похоже, обмануть его было непросто). Она начинала испытывать к этому загнанному зверю вполне отчетливую симпатию. Словно не волочились за его спиной обезглавленные трупы, словно не исходила беззвучным криком обесчещенная и зарезанная им школьница…

Нож все валялся на полу. Очевидно, стал педагогу не нужен. И вообще, поведение его быстро менялось, сглаживалось — уродливый зигзаг превращался в благополучную волнистую линию, а то и вовсе — в прямую.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Марина.

— А кто я — вы знаете. Вот и познакомились… Слушайте, Марина, я повторяю — не совершал я того, что вы про меня думаете.

— Зачем же вы себя на следствии оговорили?

— Это скверная история… Наверное, я принял неизбежность зла. И неизбежность его жертв. Вот я и есть — неизбежная жертва…

— Опять вы мне про Ад на Земле. А я не далее как позавчера слышала, что на Земле есть также и Рай. Кусочками, но все-таки. Очень было убедительно, учитывая, что за эти слова мужику башку прострелили.

Человек вдруг схватился руками за голову.

— Не надо… умоляю… За Рай не убивают! Во имя Рая — нельзя убивать! Рай не может быть кусочками, хоть мне и пытались впихнуть в мозг противоположное…

Он стоял почти минуту, раскачиваясь.

Потом сел, где стоял — прямо на пол.

— Тело мое просило любви и стало моей тюрьмой… — прошептал он. — Простите. Мне показалось, что я — опять внутри консервной банки… Простите.

— Вас держали в консервной банке? — не поняла Марина. — Подождите… Это что, название изолятора?

— Нет. Один из моих адских Кругов… Раскаленная жесть, куда ни протяни руки… ох-х-х!!! Какой-то симптом, наверное. Элемент бреда… или символ… я, наверное, теперь смотреть не смогу на пивные банки. Тем более, на консервы… Кто-то подложил мне под матрас консервный нож — и я сбежал…

Он поднял с пола брошенное оружие. Поймал лезвием солнце и пустил зайчик в Марину. Она пугливо молчала. Он несмело улыбнулся ей.

— Жесть — это символ несвободы и одновременно непрочности. Когда живешь внутри нее, не знаешь, что достаточно одного движения, чтобы увидеть небо… — он сделал яростный выпад ножом. — Примерно так. А еще жесть — это дешевизна. Блестит, как настоящий металл, а на самом деле — только материал для хранения продуктов быстрого употребления…

Марина молчала.

— Хотя, люди — и есть продукты быстрого употребления. Военная тушенка. Это я вам как учитель с многолетним стажем говорю. Военную тушенку никогда не хранят в стекле, только в жести… Ненавижу… Простите, опять я вас напугал.

— Ничего, переживу.

— Что вы обо всем этом думаете?

— У меня почему-то слово «жесть» ассоциируется с «жестокостью». Особенно, после вчерашнего… Глупо, наверное.

— Надо же, — он покачал головой. — Я, дипломированный знаток словесности, не обратил внимания на такое очевидное созвучие… Тихо! — вдруг замер он. — Слышите?

Марина ничего особенного не слышала.

— Летит, — сказал он. — Слышите?

— Нет.

— Потрясающе! Диалектика на марше. Я тут плачу в вашу жилетку, жалуюсь на бред… А ведь, скорее всего, именно их «лечение» сделало органы моих чувств такими чувствительными. Наверное, сто?ило все это выдержать… Теперь слышите?

Теперь — да. Где-то далеко, на пределе, стрекотал вертолет, но гул быстро приближался.

Марина встала.

Маньяк тоже встал.

— Побудьте со мной еще. Зачем вам куда-то идти?

— Мне просто хочется опробовать сапоги. Спасенные вашими стараниями…

— Да нет, вы хотите идти… даже бежать… И я не вправе вас задерживать. Просто я не понимаю… разве мы не вместе должны были покинуть этот дом?

— Конечно, вместе, — сказала Марина.

Взгляд ее скользил по помещению… зафиксировал в прихожей грабли, тяпку… топор! Если кинуться — успеет ли схватить? А если успеет — хватит ли духу применить?.. Гитара на шкафу. Под столом — шахматы, плюшевый мишка… этим вряд ли защитишься…

Звук вертолета был практически над крышей. Машина летела низко.

— Не понимаю, — сказал мужчина с отчаянием. — Зачем вам это? Пожалуйста… Пусть они улетят… Извините… Я не знаю, кто вы и какие у вас намерения. Вы сказали, что знакомы с Вечным, и это правда, я же чувствую… Умоляю, не ходите туда… У меня отношения с властями слишком запутанные…

Умолять-то он умолял, но заодно — преграждал путь. С ножом в руке.

— Сестра, как будет славно, когда мы вернемся домой… — напел он. — Вы красиво улыбаетесь, сестра… Как будто держите в своих руках мою жизнь…

Вертолет улетел.

— Мне просто надо в туалет, — сказала Марина. — Это — вы чувствуете? Или вы предлагаете мне нагадить прямо здесь?

Он закрыл глаза. Она аккуратно обошла его, вышла в прихожую, приоткрыла дверь на крыльцо:

— Вроде тихо… Сейчас я вернусь. А?

— Вы действительно хотите в туалет… — согласился он. — Похоже, еле терпите. А еще вы хотите сделать что-то помимо моей воли… но для моего же блага… но вы мне не верите. Вы мне почему-то не верите, хоть и сами не в ладах с Мирозданием…

— Я схожу по нужде и вернусь в дом. Потом я хочу уговорить вас остаться в доме, а сама пойду искать машину. Если вас ищут, на машине есть хоть какой-то шанс их опередить. К Сиверской и к шоссе нам нельзя, нужно добраться до конца садоводств и дальше идти лесом. Будем уходить на юго-запад, к «железке», а потом — за «железку», к Орлино. На машине — до леса. Лес оцепить невозможно… как и все садоводства, кстати. Ну, что?

— Вы говорите правду… насчет того, что вернетесь к дому.