Сердце Хоуарда сжалось, он подумал, что в этих словах есть доля истины. С другого конца вагона кто-то сказал:

— У англичан дети часто болеют. Матери не смотрят за ними, как положено. Оставят ребенка на сквозняке, как тут не схватить лихорадку.

Все вокруг были того же мнения. Хоуард опять обратился к старухе:

— Вы полагаете, это заразно? Если так, мы сойдем на ближайшей станции. Но я думаю, девочка просто устала.

Старая крестьянка так и впилась в него глазами.

— Есть у ней сыпь?

— Кажется, нет… Право, не знаю.

Старуха презрительно фыркнула.

— Дайте-ка ее мне. — Она перехватила у него Шейлу, пристроила на могучих своих коленях и ловко сняла с девочки пальто. Проворными пальцами расстегнула платье и тщательно осмотрела малышку со всех сторон. — Сыпи нету, — сказала она, снова одевая Шейлу, — но у ней лихорадка… вся горит, бедняжка. Не годится брать больного ребенка в дорогу, мсье. Ей место в постели.

Хоуард взял Шейлу на руки; несомненно, француженка права. Он поблагодарил ее.

— Да, я вижу, когда приедем в Дижон, надо будет уложить ее в постель, — сказал он. — Наверно, и врачу надо показать?

Старуха пожала плечами.

— Незачем. Возьмете у аптекаря микстуру, и все пройдет. Только не давайте вина, покуда у ней лихорадка. Вино горячит кровь.

— Понимаю, мадам, — сказал Хоуард. — Вина я ей не дам.

— Ни с водой не давайте, ни с кофе.

— Понимаю. А молока ей можно?

— Молоко не повредит. Многие говорят, детям надо пить столько же молока, сколько вина.

Тут все заспорили, что полезно малым детям, а что вредно, и спорили до самого Дижона.

Дижонский вокзал был битком набит солдатами. С огромным трудом Хоуард извлек детей и вещи из вагона. У него были при себе саквояж, чемодан и металлический футляр с удочками; остальной свой багаж и портплед с платьем детей он, выезжая, отправил прямиком в Париж. Теперь, с Шейлой на руках, ведя за руку Ронни, он уже не мог взять ничего из вещей; пришлось оставить все в углу платформы и пробиваться с детьми к выходу через густую толпу.

Площадь перед вокзалом была запружена грузовиками и солдатами. Хоуард с трудом пробрался к гостинице, где останавливался прежде; его пугало и сбивало с толку, что в городе такой беспорядок. Все- таки он протолкался с детьми в гостиницу; девушка за конторкой узнала его, но сказала, что все номера заняты военными.

— Но у меня на попечении больной ребенок, мадемуазель, — и он объяснил, в чем дело.

— Да, ваше положение трудное, мсье, — сказала девушка, — но что же я могу?

Хоуард слабо улыбнулся.

— Вы можете пойти и позвать хозяйку, и, пожалуй, мы все вместе что-нибудь придумаем.

Через двадцать минут в его распоряжении был номер с широчайшей двуспальной кроватью, и он извинялся перед негодующим французским лейтенантом, которому капитан приказал разделить номер с другим офицером.

Неопрятная толстуха горничная, на которой едва не лопалось платье, хлопотала, наводя в комнате порядок.

— Ваша малышка заболела, да? Будьте спокойны, мсье. Наверно, она немножко простыла или, может, съела что-нибудь плохое. Через денек-другой все пройдет. Будет ваша девочка совсем здорова. — Она расправила постель и подошла к Хоуарду, который сидел в кресле с Шейлой на руках. — Вот, мсье. Теперь все готово.

— Благодарю вас, — учтиво сказал старик. — Еще одна просьба. Я сейчас уложу ее и пойду за доктором. Может быть, вы с ней побудете, пока я не вернусь?

— Конечно, мсье, — ответила горничная. — Бедная крошка!

Она смотрела, как он раздевает Шейлу, держа ее на коленях; потревоженная девочка опять заплакала. Француженка широко улыбнулась, разразилась потоком ласковых слов — и Шейла перестала плакать. Через минуту Хоуард передал ее горничной. Та поглядела на него.

— Если хотите, идите за доктором, мсье. Я побуду с детьми.

Он оставил их, прошел вниз, к конторке, и спросил, где можно найти доктора. Девушку со всех сторон осаждали вопросами, но она на миг оторвалась, подумала.

— Не знаю, мсье… вот что… у нас в ресторане обедают офицеры, там есть один medecin major.[13]

Старик протиснулся в переполненный ресторан. Почти все столики заняты были офицерами, по большей части мрачными и молчаливыми. Они показались англичанину обрюзгшими и неопрятными; добрая половина — небриты. После недолгих расспросов он нашел врача, который как раз кончал есть, и объяснил ему, что случилось. Тот надел красное бархатное кепи и пошел за Хоуардом наверх.

Десять минут спустя врач сказал:

— Не волнуйтесь, мсье. Девочке надо день-другой полежать в постели, в тепле. Но, думаю, уже завтра температура станет нормальная.

— А что с ней? — спросил Хоуард.

Врач пожал плечами.

— Это не инфекция. Может быть, девочка, разгоряченная, играла на сквозняке. Дети, знаете, подвержены простудам. Температура сразу подскакивает довольно высоко, а через несколько часов падает…

Он повернулся к двери.

— Держите девочку в постели, мсье. Только легкая пища; я скажу хозяйке. Вина нельзя.

— Да, конечно. — Хоуард достал бумажник. — Разрешите вас поблагодарить.

Он протянул деньги. Француз сложил бумажку, сунул в нагрудный карман мундира. И, чуть помедлив, спросил:

— Вы едете в Англию?

Хоуард кивнул.

— Как только девочке станет лучше, я повезу их в Париж, а потом через Сен-Мало в Англию.

Наступило короткое молчание. Грузный небритый человек постоял минуту, глядя на ребенка в постели. Наконец он сказал:

— Пожалуй, вам придется ехать в Брест. Там всегда найдется пароход до Англии.

Старик удивленно взглянул на него:

— Но ведь есть пароходная линия от Сен-Мало.

Врач пожал плечами.

— Это слишком близко к фронту. Возможно, туда идут только воинские составы. — Он поколебался, потом пояснил: — Кажется, боши перешли Сену возле Реймса. Только небольшие силы, понимаете. Их легко будет отбросить. — Последние слова прозвучали не слишком уверенно.

— Плохая новость, — негромко сказал Хоуард.

— В этой войне все новости плохи, — с горечью ответил врач. — В недобрый час Франция дала втянуть себя в эту историю.

Он повернулся и пошел к лестнице. Хоуард спустился следом, взял в ресторане кувшин холодного молока, немного печенья для детей и, спохватясь в последнюю минуту, немного хлеба себе на ужин. Нес все это через переполненный вестибюль, потом наверх, к себе в номер, и тревожился, что дети так долго оставались одни.

Ронни стоял у окна и смотрел на улицу.

— Там у вокзала сколько машин, сколько грузовиков! — оживленно сказал он. — И пушки! Настоящие пушки, с тягачами! Можно, мы пойдем посмотрим?

— Не теперь, — ответил старик. — Тебе уже пора спать.