велик и обставлен совсем скромной мебелью. Чего здесь было много, так это книг в шкафах и бумаг, разложенным по столам аккуратными стопками. По кабинету сразу было видно, что хозяин его очень аккуратный, если не педантичный человек. Я быстро осмотрелась, пытаясь представить, откуда покажется Павел Петрович, и почти случайно увидела его за столом, склоненного над бумагами. Он был так сосредоточен, что даже не посмотрел в нашу сторону.

— Ваше Величество, госпожа Крылова, — подойдя к столу, тихо сказала Лопухина.

Павел быстро поднял голову и, увидев меня, встал и почтительно поклонился. Я ответила ему низким реверансом. Император как-то рассеяно мне улыбнулся и виновато попросил:

— Дорогие дамы, вы меня не обессудьте, если вам придется несколько минут поскучать в одиночестве, мне нужно закончить важный документ. Анна, не сочтите за труд, пока я занят, развлечь нашу гостью.

Мы обе разом склонились в реверансе. У меня он получился много красивее и изящнее чем у Анны Петровны.

— Пойдемте, голубушка, — улыбнувшись, сказала Лопухина, — не будем мешать Его Величеству.

Мы ушли в конец кабинета, за китайскую ширму и сели рядом на атласный диван.

— Павел Петрович мне много рассказывал о вас, — сообщила мне фаворитка, как и прежде ласково улыбаясь.

Сама же в это время подумала, что я недурна, только простовата. Потом решила, что во мне нет настоящей породы и что цвет лица у нее лучше, чем у меня!

— Вы, кажется, еще недавно были крепостной крестьянкой? — спросила он, впрочем, безо всякого подвоха, просто ей было интересно это знать.

— Была, ваше сиятельство, — ответила я. — Сначала крестьянкой, потом солдаткой, теперь вот сделалась худородной дворянкой.

Смелая девчонка, дерзка, уверена в себе, — подумала княжна, — и ничуть не стесняется своего скромного положения. Павел вполне может ей заинтересоваться. Нужно проследить, чтобы их отношения не упрочились.

Вслух же, она спросила:

— Я слышала, что здесь, во дворце, на вас было покушение? В какое страшное время мы живем! Нигде нельзя быть спокойной за свою жизнь и безопасность.

— Я думаю, ваша светлость, покушение было случайным. Наверное, произошла какая-то ошибка, кому нужно убивать простую женщину, которую никто не знает! — ответила я.

— О, ошибки в таком деле бывают редко, знать вы кому-то очень мешаете! — успокоила она меня. — А этот юноша, что вас охраняет, он в вас не влюблен?

— Не думаю, ваше сиятельство, он еще слишком молод для серьезного чувства. Его пока больше интересуют игры и книги.

— Не скажите, — задумчиво сказала Лопухина, — для любви возраст не препятствие. Я видела, как он смотрел на вас, когда я вас от него уводила.

— Мне кажется, — в свою очередь и я пустилась в область догадок, — это увидев вас, он был совершенно сражен.

— Вряд ли, я для него слишком стара и гожусь едва ли не в матери. Мне уже скоро двадцать… Это вы еще совсем молоды. Вам сколько теперь лет?

— Не знаю точно, ваше сиятельство, у крестьян возраста так точно не ведутся как у дворян. Думаю, лет восемнадцать, может быть чуть боле.

— Ну, тогда мы с вами почти ровесницы, — развеселилась Лопухина. — У девушек года проходят так быстро!

Врет она все, — подумала я, — ей никак не меньше двадцати двух лет! Тоже мне ровесница выискалась!

Тут к нам за ширму заглянул Павел Петрович и наш разговор прервался.

— Вот я и свободен! О чем, сударушки, беседуете? — весело спросил он, с удовольствием на нас глядя.

— Я расспрашивала госпожу Крылову о покушении, — улыбнулась царю Лопухина.

Павел согласно кивнул, потом вдруг отстранился от разговора и задумался. Я даже не успевала следить, что происходит у него в голове.

— Да, да, это несомненно, — горячо воскликнул он, видимо отвечая не Лопухиной, а своим мыслям. — Дела государственные требуют от меня неослабного внимания. А у нас в державе пока еще слишком мало порядка. При моем характере мне трудно видеть, что дела идут вкривь и вкось, и что причиною тому небрежность и личные виды моих нерадивых подданных! Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое.

К покушению на меня и словам Лопухиной его тирада не имела никакого касательства, но государям дозволено вслух разговаривать не только с подданными, но и с самим собой.

— Разве хорошо, когда вас будут ненавидеть? — вмешалась в его мысли Лопухина. — Лучше когда все любят!

— Именно этого добивалась одна известная августейшая особа, — быстро ответил он, не называя ту особу по имени, — и почти разрушила нашу вековую государственность. Кругом царят разгильдяйство и небрежение обязанностями. Чиновники думают не о своем долге и служении престолу, а лишь о мздоимстве и личных видах.

Словно опомнившись, он вдруг замолчал и виновато улыбнулся:

— Простите, сударыни, я видно совсем замучил вас государственными суждениями. Думаю, вам, милые дамы, нет нужды слушать ворчание старого императора на нерадивых подданных. Давайте поговорим о вещах, более свойственным молодым женщинам.

Мы обе почтительно смотрели на него, ожидая интересного разговора. Павел Петрович, одобрительно нам улыбался и подумал, что бы такое сказать приятное. Наконец он решил, что более другого нам будет интересно говорить о нарядах и моде.

— У вас красивое платье, — сказал он мне для затравки разговора, впрочем, едва на него взглянув. — Как вам нравится петербургская мода?

— Никак, ваше величество, — ответила я. — Мне еще нигде не случалось бывать, потому я не могу о ней судить.

— Право? Ну, впрочем, вы и не могли ничего видеть, вы же были под арестом. Но когда вы попадете в свет, надеюсь, оцените мои нововведения. Иные осуждают меня за вмешательство в сию деликатную сферу, однако делают это из глупости или по недоумению. Мода, как и все в государстве должна служить общим задачам управления.

— Павел Петрович, мы говорим о моде или государстве? — спросила, лукаво блеснув глазами, Лопухина.

— Простите, милые дамы, я опять взялся за свое, — улыбнулся он. — Что делать, когда управляешь такой огромной империей, да еще и без толковых помощников. Поневоле можешь думать только об одном предмете — благе государства. Ну, полно надо мной смеяться. Хотите, поговорим о мистике?

— Я в этом мало понимаю, — созналась Лопухина. — В приметы еще кое-как верю, а в обычной жизни ничего мистического не замечала.

— Приметы это вздор, глупость трусливых невежд, а вот настоящая мистика существует, причем совсем необъяснимо от науки.