— Не буду! Колбасу в рот до самой смерти не возьму! Богом клянусь! — заодно пообещал Пахом.

Таким образом, конфликт благополучно разрешился к общему удовольствию. Барин, икая от страха и глядя на меня мутным взглядом, поспешно ретировался. Пахом, забыв все свои болезни, срочно разжигал и раздувал горн, я стоял на страже с пистолетом в руке, чтобы не дать ему возможность даже и помыслить о какой-нибудь пакости.

Под присмотром кузнец работал споро и так расчувствовался, что не только поменял оторвавшуюся подкову, но на всякий случай перековал и все остальные.

Кончил он уже в сумерках. Я расплатился с ним за работу и вскоре уже въезжал в нашу уездную столицу. Здесь все было по-старому, только листва на деревьях поредела и сделалась грубой и темной.

Остановиться я собирался по старой памяти у «нашего» крепостного крестьянина, отпущенного на оброк. Фрол Исаевич Котомкин держал в Троицке единственную на весь город портняжную мастерскую, шил плохо, но без конкуренции преуспевал.

Ворота портновского дома были заперты по случаю вечернего времени, и я долго стучался, пока не вышла хозяйка.

Я назвался родственником их барина и сказал, что хочу поговорить с хозяином.

Самое забавное, что, довольно долго прожив у Котомкиных, я так и не узнал имени хозяйки. Дочь звала ее «мамушка», портной — «жена», а все прочие, включая меня, — «хозяйка». Котомкина приветливо улыбнулась и пригласила пройти в дом. Фрол Исаевич тоже мне обрадовался, что меня, признаться, удивило, и сразу же повел в гостевую комнату. Он был продвинутым крестьянином и не жаловал помещиков-крепостников.

Здесь мы провели с Алей первые дни медового месяца. В комнате все было как и прежде, и на меня нахлынули воспоминания. Чтобы не показать волнения, я повторил, что являюсь родственником Крыловых, и спросил позволения пожить у них несколько дней.

— А не братец ли вы Алексей Григорьевича? — неожиданно спросил Котомкин.

С моей внешностью я походил скорее на родственника князя Юсупова, чем на Крылова.

— Братец, — на всякий случай подтвердил я.

— Ну, как он голубчик? — с волнением в голосе, спросил Фрол Исаевич. — Нашел Алевтину?

Говорить на эту тему я не мог и ответил уклончиво.

— Сам он ничего, а вот о жене пока ничего не известно.

— Ох, горе-то, какое. Сам-то сильно кручинится?

— Сильно. Да я тоже по этому делу хлопочу. Братцу помогаю.

— Может, и мы на что сгодимся? — предложил портной. — Оченно уж они нам по сердцу пришлись. Мои-то дуры так плакали когда узнали, что Алевтину заарестовали и неведомо куда увезли.

Меня хорошее к нам отношение тронуло. На такую сердечность я как-то не рассчитывал.

— А как вы узнали, что я брат Алексея?

— Как же не узнать, когда у вас, почитай, одно лицо.

В этот момент дверь в комнату деликатно приоткрылась, и в нее протиснулись хозяйка с дочерью Дуней. Судя по всему, они наш разговор слушали из коридора и не утерпели вмешаться.

— Алюшка-то хоть жива-здорова? — спросила Дуня, пересиливая робость перед чужим человеком.

— Была здорова, — ответил я, — надеюсь, что и теперь… Ее в какой-то монастырь увезли. Хочу попробовать через архиерея узнать. Он-то сам в городе?

— Кто его знает, мы в церкву по воскресеньям ходим, — ответил за всех Фрол Исаевич.

— Ох, грехи наши тяжкие, — вздохнула хозяйка. — За что-то Господь-то прогневался. Ох, как душу девушку-то жалко. Каково ей, бедной, у чужих людей. А сам-то Алексей Григорьевич, где обретается?

— В Петербурге хлопочет… — неопределенно ответил я.

— Ну, отдыхайте, сударь, — сказал портной, не очень вежливо выдавливая женщин из комнаты.

Котомкины ушли. Первым делом я подошел к зеркалу, повешенному на стену еще Алей. Из него на меня смотрел прыщеватый подросток с тонкой шеей и удивленными глазами, сильно смахивающий на меня, каким я был лет пятнадцать тому назад.

— Ну, алхимик, ну инопланетянин! — с восхищением подумал я. — Как это, интересно, у него получается?!

Когда видишь такие фокусы, невольно начнешь верить во всякую чертовщину. Единственно, что мне было непонятно, как при таких способностях и возможностях он позволил заточить себя в крепости.

Дальше мои мысли переключились «на себя любимого». Я разглядывал полузабытую юную физиономию и невольно вернулся в прошлое, со всеми его тогдашними переживаниями и трудностями. О прошедшей юности я никогда особенно не грустил, тем более что сам себе в то время очень не нравился, ибо пребывал в прыщаво-цыплячьем виде, и девочки на меня не обращали никакого внимания. Поэтому никаких ностальгических настроений наивно-удивленная физиономия, смотревшая на меня из зеркала, не вызвала.

К своему новому юному облику я подошел прагматично. По виду теперь мне можно было дать лет пятнадцать, и я просчитал, что это может затруднить общение с архиереем и прочими городскими знакомыми. Кто знает, будут ли они всерьез воспринимать недоросля.

За окном уже совсем стемнело. Я утомился за длинный день и решил не ломать себе загодя голову, а все дела отложить на завтра. Помывшись с дороги, я разделся и лег в нашу с Алей постель. Однако сразу уснуть мне не удалось. Слишком эта комната и кровать напоминали о недавнем прошлом…

Утро задалось серенькое и скучное. Я быстро оделся, позавтракал и отправился в церковь к заутрене. Служил ее мой знакомец отец Никодим. Народу по буднему дню было мало, в основном старички и старушки. У образов, как и положено, горели свечи, пахло ладаном. Священник был невыспавшийся, хмурый и, кажется, комкал службу. Я исправно крестился и кланялся, оглядываясь на честной народ, и вроде бы ничего не напутал в обрядовой части. Когда служба кончилась, я подошел к батюшке под благословение и спросил его, где сейчас владыка.

— А на что он тебе, отрок? — лениво поинтересовался священник, торопясь, судя по густому перегарному духу, опохмелиться.

— Дело у меня к нему, — ответил я, не собираясь вдаваться в подробности.

— Ишь ты, дело у него, — ухмыльнулся поп. — Коли так, обождать придется. Ждем владыку днями, а где он сейчас обретается, мне то неведомо. Видать, по епархии колесит. Ему до всякой мелочи дело есть.

— Может, он в губернском городе?

— Это навряд, — покачал головой отец Никодим, — не любит он города, больше по малым храмам ездит… Оставайся с Богом.

— Значит, когда сюда приедет — неизвестно? — расстроено переспросил я уходящего священника.

— Эка тебе приспичило. Уж не жениться ли собрался?