Другие хло­пают, потому что «так положено». Артистке еще предстоит завоевать их сердца.

Мистер Дюркин тоже сидит в зале. Риса за­нимается у него уже пять лет. Ближе его у нее никого на свете нет. Да и то уже прекрасно — не каждому ребенку в Двадцать третьем Государст­венном Интернате штата Огайо удается нала­дить с учителем такой контакт. Большая часть сирот, живущих в государственных интерна­тах, ненавидит своих учителей, считая их тю­ремщиками.

Стараясь не обращать внимания на диском­форт, причиняемый жестким воротником кон­цертного платья, девочка садится за рояль — черный, как ночь, и почти такой же длинный концертный «Стингрей».

Риса концентрируется на том, что ей пред­стоит сделать.

Лица людей, сидящих в зале, медленно то­нут во тьме. На публику нельзя смотреть ни в коем случае. На свете нет ничего, кроме нее, этого великолепного рояля и прекрасных зву­ков, которые она вот-вот из него извлечет.

Риса поднимает руки, и пальцы на мгнове­ние застывают над клавиатурой. Девочка начи­нает играть — страстно, бравурно. Пальцы пор­хают над клавишами, придавая лоск ее игре. Музыка струится из-под них, бегло, непринуж­денно. Прекрасный рояль поет, как хор анге­лов... но вдруг левый безымянный палец со­ скальзывает с клавиши ре-бемоль, и вместо нужной ноты Риса берет простое ре.

Ошибка.

Она проскочила так быстро, что публика, возможно, ничего и не заметила, но Риса пре­красно все поняла. Фальшивая нота звучит в уме, как заунывный звук волынки, постепенно усиливаясь до крещендо, отвлекая девочку от игры. Риса теряет концентрацию и снова оши­бается, а через две минуты берет неверный ак­корд. Глаза наполняются слезами, лишая девоч­ку зрения.

«Оно мне и не нужно, — повторяет про себя Риса. — Важно чувствовать музыку. Еще не позд­но выйти из штопора, ведь нет?» Мысли лихо­радочно роятся в голове бедной девочки, хотя неискушенный слушатель вряд ли заметил бы ее ошибки.

«Да не беспокойся ты, — сказал бы мистер Дюркин, — никто же тебя не осуждает». Да, мо­жет, он сам в это верит, но и то лишь потому, что может себе это позволить. Ему уже не пят­надцать, и он никогда не был сиротой, живу­щим за счет штата.

Пять ошибок.

Не грубые, едва заметные, но все же ошиб­ки. Может, все и было бы хорошо, если бы на одной сцене с Рисой не выступали настоящие знаменитости — но другие участники играли безупречно.

Мистер Дюркин счастливо улыбается, при­ветствуя Рису на выходе из зала.

— Ты была великолепна! — говорит он. — Я горжусь тобой.

— Я играла отвратительно.

— Чепуха. Ты выбрала одно из самых слож­ных произведений Шопена. Даже профессио­налы не могут сыграть его без ошибок. Ты сыг­рала достойно!

— Мне мало играть достойно.

Мистер Дюркин вздыхает, но возразить ему нечего.

— Ты играешь все лучше и лучше. Я уверен, недалек тот день, когда эти руки будут играть в Карнеги-холле.

Он искренне, довольно улыбается. Девочки в общей спальне поздравляют Рису так же, как и мистер Дюркин, — им незачем врать ей. Этого достаточно, чтобы в душе девочки возродилась надежда, и Риса спокойно засыпает, когда на­ступает время отбоя. Ладно, думает она, я гото­ва допустить, что, быть может, придаю всему этому слишком много значения. Как знать, мо­жет, и не стоит быть такой жестокой по отно­ шению к себе. Риса засыпает, думая о том, какое произведение выбрать к следующему конкурсу.

Через неделю ее вызывают в кабинет дирек­тора.

Там девочку ожидают три человека. Насто­ящий трибунал, думает она. Трое взрослых си­дят в ряд, что придает им еще больше сходства с триумвиратом судей. Или с тремя мудрыми обезьянами: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю.

— Присаживайся, Риса, — говорит директор, указывая на стул.

Она пытается двигаться грациозно, но ме­шают дрожащие колени. В результате девочка неловко плюхается на стул, думая о том, что он слишком мягкий для зала, в котором заседает инквизиция.

Из всех троих Риса знает только директора. Ясно только, что двое других — официальные лица. Они ведут себя спокойно, словно подоб­ные заседания для них дело привычное.

Женщина, сидящая слева от директора, представляется социальным работником. Ока­зывается, «дело» Рисы находится под ее кон­тролем. До этого момента девочка и не подо­зревала, что у нее есть какое-то «дело». Женщи­на называет имя, но Риса его не запоминает — миссис Как-то-там. Позже она будет стараться вспомнить его, но безуспешно. Женщина пере­листывает папку, в которой хранится вся недолгая пятнадцатилетняя жизнь Рисы, небреж­но, как будто читает газету.

— Так-так, — произносит она. — Ты находишь­ся на попечении штата с младенчества. Поведе­ние самое похвальное. Оценки хорошие, но могли бы быть и лучше.

Женщина поднимает голову и улыбается Рисе.

— Я видела, как ты играла на конкурсе. Очень хорошо.

«Хорошо», — думает Риса. Но не превос­ходно.

Миссис Как-то-там снова принимается лис­тать папку, но Риса видит, что на самом деле она не читает. Какое бы решение ни собира­лась вынести эта троица, они давно уже обо всем договорились, задолго до того, как Риса вошла в кабинет директора.

— Зачем вы меня вызвали? — спрашивает Риса.

Миссис Как-то-там закрывает папку и смот­рит на директора и сидящего рядом с ним муж­чину в дорогом костюме.

Костюм, как окрестила его Риса, кивает, и социальная работница поворачивается к Ри­се, радушно улыбаясь.

— Мы считаем, что ты исчерпала свой потен­циал в данном заведении, — говорит она. — Ваш директор, мистер Томас, и мистер Полсон со­гласны со мной.

Риса бросает взгляд на человека в костюме.

— А кто такой мистер Полсон?

Костюм прочищает горло, прежде чем заго­ворить.

— Я школьный юрист, — произносит он нако­нец извиняющимся тоном.

— Юрист? А зачем здесь юрист?

— Таков регламент, — объясняет директор То­мас. Видимо, галстук внезапно показался ему похожим на удавку, потому что он в срочном порядке ослабляет его, засунув палец за воротник. — В уставе школы записано, что юрист обязательно должен присутствовать при по­добного рода процедурах.

— О каких процедурах вы говорите?

Троица переглядывается, но никто, похо­же, не готов взять на себя обязанности спике­ра. В конце концов миссис Как-то-там решается заговорить:

— Тебе должно быть известно, что места в го­сударственных интернатах сейчас на вес золо­та. Бюджет постоянно урезают, и это касается, к сожалению, всех учреждений подобного ро­да — наше не исключение.

Риса, не отрываясь, смотрит в спокойные, холодные глаза миссис Как-то-там.

— Сиротам, находящимся на попечении госу­дарства, места в интернатах гарантированы за­коном, — говорит девочка.

— Совершенно верно, но гарантия распрост­раняется на детей, не достигших тринадцати­летия.

Неожиданно оказывается, что всем есть что сказать.

— Денег хватает только на малолетних, — го­ворит директор.

— Необходимо вносить поправки в школьную программу, — заявляет юрист.

— Мы хотим только добра тебе и всем ос­тальным детям, содержащимся в стенах это­го учреждения, — перебивает их миссис Как-то-там.