тем, опасность грозила неминуемая – не оставалось ничего другого, как посадить на суда совершенно необученных людей. Затем на все корабли, в том числе и на военные, было погружено, сколько было возможно, всяких припасов. С этим флотом, который скорее можно было назвать вооруженным конвоем, в начале марта 241 года вышел в море из Карфагена Ганнон, которому было поручено командование им.

Подобные случаи повторялись и в наши дни: транспортный флот выходил в море, на котором господство не было завоевано, и двигался прямо на неприятеля без предварительно разведки, без какой-либо хитрости и уловки – просто прямо вперед. Такое случалось и во время японо-китайской, и испано-американской, и русско-японской войны. Японские транспортные флоты с войсками совершали свои походы гораздо раньше, чем японцы разбили и заблокировали китайский флот. Американцы тоже отправили армию в С. Яго, не обеспечив себя достаточно от возможного нападения испанского флота. Что же касается до похода Рожественского, то, конечно, флот Рожественского не может быть назван транспортным флотом. В литературе, правда, неудача Рожественского часто связывалась с его заботой о транспортах (базой при себе).

Ганнон отлично сознавал свою слабость и потому предполагал сперва идти в Дрепанум, выгрузить там с военных кораблей запасы, взять на борт Гамилькара, которого римляне очень боялись, с его храбрыми и искусными солдатами, и затем уже атаковать блокадный флот у Лилибеума. Предварительно он зашел в Гиеру (Maritima), чтобы выждать благоприятного ветра.

Однако Ганнон ошибся в своем мнении о Катуле. Последний своевременно узнал о выступлении Ганнона и собрал весь свой флот у острова Эгузы, посадив на него лучших солдат. В то время как показались карфагеняне, дул благоприятный для них свежий западный бриз, который вызвал настолько сильное волнение, что у Катула возникло сомнение в возможности сражаться при таких условиях; однако, основываясь на полученных сведениях о плохом состоянии неприятельского флота, он все-таки решился на бой; к тому же, выйдя в море он убедился, что благодаря усиленным упражнениям командиры судов могли отлично держать их в руках и действовать в бою. Он выстроил флот в линию между Эгузой (Фавиньяно) и Форбантией (Бранцо) и двинулся навстречу приближавшимся под парусами при свежем бризе карфагенянам, преграждая им путь.

Случай благоприятствовал на этот раз Ганнону и давал ему еще лишний шанс на успех; он имел возможность:

а) воспользоваться свежим бризом и прорваться через римский флот, с трудом подвигавшийся на веслах по неспокойному морю, как это сделал Ганнибал, прорвавшийся при благоприятном ветре через флот, блокировавший Лилибеум;

б) послать вперед свои транспортные суда, а самому медленно следовать за ними в боевой готовности и помешать римлянам преследовать их;

в) наконец, попытаться обойти римский строй по дуге и, воспользовавшись преимуществом хода под парусами, постараться уйти от неприятеля.

Адгербал, наверное, избрал бы одно из этих решений, но Ганнон не обладал его талантом. Он знал, что его корабли далеко уступают в боеспособности римским, ему едва удалось выстроить в порядке свой флот раньше, чем он подошел к римлянам, тем не менее он распорядился убрать паруса и со своими неопытными гребцами – рабами и солдатами, принял бой на веслах.

В исходе сражения сомнений быть не могло; дело решилось при первом же столкновении; в результате 50 карфагенских кораблей было пущено ко дну, 70 захвачены вместе с экипажами; остальные 130 спаслись благодаря тому, что перед самым столкновением поставили паруса и ушли в сторону; так как ветер дул к северу, они направились назад в Гиеру.

Катул возобновил блокаду Лилибеума и Дрепанума. Надежды на выручку уже никакой не было, и гарнизонам обоих городов, а также армии Гамилькара приходилось сдаваться от голода. Тогда карфагеняне дали Гамилькару неограниченные полномочия на переговоры о мире, который был вскоре заключен между двумя искусными и благородными предводителями – Гамилькаром и Катулом. Впрочем, в Риме мирным условиям был придан еще более суровый характер. Карфаген обязался:

1) очистить Сицилию и не вести войны с Гиероном;

2) уступить Корсику, Сардинию, Мальту и все другие острова, расположенные между Сицилией и Африкой;

3) уплатить в течение десяти лет 3200 талантов контрибуции.

Так окончилась, победой сухопутных сил над морскими, 24-летняя война, как это было и в Пелопоннесской войне. Карфаген в 264 году так же господствовал над западной частью Средиземного моря, как Афины в 431 году над восточной его частью; он содержал многочисленный военный флот, не имевший себе равного, обладал множеством колоний, которыми правил самовластно и сурово, монополизировал в своих руках всю морскую торговлю, приносившую ему несомненные богатства; море служило ему такой же защитой, как Афинам служили защитой их неприступные стены, и победить его можно было только на море. Сходство обеих войн, продолжавшихся с переменным успехом в течение почти одинакового периода времени, заключается в том, что и та и другая война закончилась решительным поражением господствовавшей на море державы, причем, поражение это было достигнуто довольно легко в сражении, не представляющем особенного тактического интереса.

Для решения вопроса, неизбежно ли поражение морской державы в борьбе с сухопутной, необходимо подробнее рассмотреть условия, в которых находилась та и другая сторона, а также действия обеих сторон в стратегическом и тактическом отношениях.

Римляне были крепко сплоченным, суровым, храбрым и воинственным народом, неуклонно проводившем завоевательную политику; в непрерывных войнах, продолжавшихся в течение целых столетий, они покорили всю Италию, победили Пирра, причем, им не приходилось прибегать к дальновидным стратегическим планам; враждебные армии просто шли друг на друга и затем сражались; весь вопрос заключался в тактике, и в этом отношении римляне приобрели громадный опыт, который касался, однако, исключительно сухопутной тактики. С морем, как театром войны, они едва были знакомы и не чувствовали к нему влечения.

В виду этого, успев по беспечности карфагенян переправиться в Сицилию, они попытались добиться решительных результатов войной на суше, и только после того, как им не удалось добиться этого в течение четырех лет, они решились начать морскую войну и немедленно, с удивительной энергией, привели это решение в исполнение.

Правильно оценив тот единственный пункт, в котором они превосходили своего противника, они изобрели и энергично пустили в ход прием, при котором превосходство это могло получить наилучшее применение; это и дало им блестящую победу в первом же сражении; однако вместо того, чтобы, по своему обыкновению, тотчас после этой победы наступить прямо на горло врагу, они применили прием, обычный в морской войне, и хотели принудить противника к сдаче, напав на его отдаленные владения.

Эта стратегия в течение еще четырех лет не давала положительного результата, и тогда только они решились нанести врагу прямой удар всеми силами, несмотря на то, что для этого приходилось, не владея морем, посадить армию на суда и переправить ее на неприятельскую территорию, что само по себе являлось недопустимым риском; все это удалось им настолько, что впереди уже виден был верный успех, как вдруг, по совершенно необъяснимым причинам и без видимых оснований, они отозвали назад большую часть своей армии и флота, после чего остаток первой был уничтожен неприятелем.

Вместо того, чтобы исправить ошибку и, удвоив усилия, добиться победы, они, одержав новую крупную победу у неприятельских берегов, оставили последний свой опорный пункт на этих берегах, который мог служить удобным местом для высадки армии. Потерпев затем большие потери не от неприятеля, а от собственного незнакомства с морским делом и от упрямства своих предводителей, они окончательно отказались от морской войны и ограничились сухопутной войной в Сицилии; таким образом, они снова возвратились к тому способу действий, который шесть лет тому назад сами признавали неэффективным, и опять получили тот же отрицательный результат.

Тогда они снова начали строить флот; дело пошло лучше, Лилибеум был осажден, но тут смена командования все испортила. Бестолковые действия нового консула Клавдия Пульхра против карфагенского флота у Дрепанума и неумелость другого консула у Камарина погубило их обоих, после чего римский сенат уже не захотел иметь больше дела с флотом, однако, мира не заключил. Таким образом, в ведении войны наступило относительное затишье, продолжавшееся не менее семи лет, во время которого противники