пор на всех оперативных совещаниях они сидели за отдельным столом и записывали каждое слово.
Когда Гитлеру казалось, что он нашел решение сложной проблемы, он спрашивал: «Вы успели записать? Да, когда– нибудь все поймут, что я был прав. Но эти идиоты из Генерального штаба не желают мне верить». Даже если войска отступали, Гитлер с победным видом заявлял: «Разве три дня назад я не отдавал приказ об отступлении? Но мой приказ не выполнили. Они не выполняют мои приказы, а потом лгут и во всем винят русских. Они лгут, утверждая, что русские помешали им выполнить мой приказ». Гитлер упрямо отказывался признать: причина всех его неудач коренится в том, что лично он втянул Германию в войну на нескольких фронтах.
Всего несколько месяцев назад стенографисты, неожиданно попавшие в этот сумасшедший дом, вероятно, считали Гитлера высшим гением, как приучил их Геббельс. Здесь они получили возможность познать истину. До сих пор я отчетливо помню, как они с землистыми, унылыми лицами строчат протоколы совещаний или в свободное время понуро слоняются по Ставке. Они казались мне посланцами народа, вынужденными наблюдать за развертывающейся на сцене трагедией из первого ряда партера.
В начале Восточной кампании, Гитлер, в соответствии со своей теорией о «неполноценности славян», считал войну с Советским Союзом детской игрой. Однако чем дольше длилась война, тем большим уважением он проникался к русским. Он был потрясен мужеством, с которым они воспринимали свои первые поражения. Он с восхищением говорил о Сталине, особо подчеркивая схожесть его положения со своим, а опасность, нависшую над Москвой зимой 1941 года, сравнивал со своими нынешними неприятностями. Иногда, обретя на короткое время прежнюю уверенность[195], Гитлер мог шутливым тоном заявить, что после победы над Россией, пожалуй, лучше всего доверить руководство страной Сталину (разумеется, при господстве Германии), поскольку невозможно представить человека, который лучше Сталина справлялся бы с русскими. В общем, он видел в Сталине своего рода коллегу. Возможно, поэтому, когда сын Сталина попал в плен, Гитлер распорядился, в виде исключения, хорошо обращаться с ним. Да, многое изменилось после заключения перемирия с Францией, когда Гитлер заявил во всеуслышание, что война с Советским Союзом – пустячное дело.
Осознав в конце концов, что на востоке приходится иметь дело с грозным врагом, Гитлер так никогда и не изменил своего мнения о войсках западных держав: он считал их практически небоеспособными. Даже успехи западных союзников в Африке и Италии не смогли поколебать его уверенности в том, что эти солдаты обратятся в бегство при первом же серьезном немецком наступлении. Летом 1944 года Гитлер все еще был убежден, что можно без труда вернуть потерянные на западе территории. Таким же предвзятым было его мнение о лидерах западных держав. На оперативных совещаниях он часто называл Черчилля некомпетентным демагогом и алкоголиком и вполне серьезно утверждал, что Рузвельт перенес не детский паралич, а паралич, вызванный сифилисом, и потому американский лидер – умственно отсталый. Эти мнения также доказывают, что в последние годы жизни Гитлер находился в плену иллюзий.
В «Запретной зоне I» в Растенбурге построили чайный домик, обстановкой выгодно отличавшийся от унылых помещений Ставки. Здесь мы иногда отдыхали за бокалом вермута; здесь фельдмаршалы ожидали приема у Гитлера. Сам Гитлер не любил бывать в чайном домике, не желая встречаться с генералами и офицерами штабов Верховного командования и сухопутных сил. Однако после падения фашистского режима в Италии 25 июля 1943 года и назначения главой правительства Бадольо Гитлер в течение нескольких дней проводил здесь чаепития с десятком своих военных и политических советников, в числе которых были Кейтель, Йодль и Борман. И однажды Йодль вдруг выпалил: «Подумать только, фашизм лопнул как мыльный пузырь». Повисло зловещее молчание, затем кто-то заговорил совершенно о другом, а Йодль, явно испуганный, побагровел.
Несколько недель спустя в Ставку пригласили принца Филиппа Гессенского, одного из немногих представителей старого режима, к коим Гитлер всегда относился с уважением и даже почтением. Филипп часто оказывал Гитлеру различные услуги, в частности в первые годы Третьего рейха помог установить контакты с лидерами итальянского фашизма. Еще он приобретал для Гитлера ценные произведения искусства и благодаря своим родственным связям с итальянским королевским домом обеспечивал их вывоз из Италии.
Когда через несколько дней принц собрался уезжать, Гитлер без обиняков заявил, что не позволит ему покинуть Ставку. Он продолжал относиться к Филиппу с преувеличенной любезностью и приглашал на свои обеды и ужины, но свита, прежде обожавшая поговорить с «настоящим принцем», теперь его избегала, словно заразного больного. 9 сентября принца Филиппа и принцессу Мафальду, дочь короля Италии, по личному приказу Гитлера отправили в концентрационный лагерь.
Еще несколько дней Гитлер хвастливо заявлял, что давно начал подозревать принца в передаче секретной информации членам итальянского королевского дома, приказал следить за ним и прослушивать его телефонные разговоры и таким образом было обнаружено, что принц передавал секретные шифры своей жене. И тем не менее, Гитлер продолжал относиться к принцу с подчеркнутым дружелюбием, что было, как он говорил, явно восхищаясь своим талантом детектива, частью его тактики.
Арест принца и его жены напомнил столь же близким к Гитлеру людям, что все они полностью в его власти. Все невольно осознали: вполне вероятно, Гитлер тайно следит за ними и любого может постичь подобная судьба, а оправдаться не представится никакой возможности.
С тех пор как дуче поддержал Гитлера во время австрийского кризиса, его отношения с фюрером стали для всех нас символом дружбы и согласия. После свержения итальянского лидера и его бесследного исчезновения Гитлер, вдохновленный примером «верности Нибелунгов», вновь и вновь на оперативных совещаниях требовал сделать все возможное, чтобы найти пропавшего Муссолини. Он заявил, что судьба Муссолини – кошмар, преследующий его днем и ночью.
12 сентября 1943 года на оперативное совещание в Ставке среди прочих вызвали гауляйтеров Тироля и Каринтии.
На совещании было решено, что не только южный Тироль, но и итальянская территория вплоть до Вероны отныне будут находиться в ведении гауляйтера Тироля Хофера. Побережье Венецианского залива, включая Триест, присоединялось к Каринтии гауляйтера Райнера. В мою сферу полномочий вошли все вопросы вооружения и производства на остальной итальянской территории в обход итальянских властей. К нашему величайшему удивлению, через несколько часов после подписания этих приказов было объявлено об освобождении Муссолини.
Оба гауляйтера решили, что потеряли столь неожиданно приобретенные владения. И я, уверенный, что лишился своих новых полномочий, сказал: «Не думает же фюрер, что дуче стерпит такое!» Вскоре я снова встретился с Гитлером и предложил отменить последний приказ, полагая, что именно так он и поступит. Каково же было мое удивление, когда Гитлер ответил: «Нет, приказ остается в силе». Я обратил внимание фюрера на то, что при новом итальянском правительстве, сформированном Муссолини, наши действия будут восприняты как посягательство на суверенитет Италии. Гитлер немного подумал и сказал: «Представьте мне снова приказ на подпись, только датируйте его завтрашним числом. Тогда не останется сомнений в том, что освобождение дуче никоим образом не повлияло на мое решение»[196]. Без сомнения, еще за несколько дней до того, как Гитлер решил отрезать Северную Италию, он уже получил сведения о том, где содержат в заключении Муссолини. Думаю, что в предвидении освобождения дуче он и поспешил вызвать нас в Ставку и подписать приказ.
На следующий день Муссолини прибыл в Растенбург. Расчувствовавшийся Гитлер обнял его, а 27 сентября, через две недели после того, как расчленил Италию, на годовщину подписания Тройственного союза, уверил в своей дружбе и выразил надежду на то, что фашизм вновь приведет Италию к свободе.
22. По наклонной плоскости
Благодаря увеличению объемов военного производства мои позиции укреплялись до осени 1943 года. Исчерпав промышленные ресурсы Германии, я попытался использовать индустриальный потенциал контролируемых нами европейских государств[197]. Поначалу Гитлер не хотел использовать промышленный потенциал западных стран, а на восточных территориях в грядущие годы вообще не собирался развивать промышленность, ибо индустриализация, как он считал, способствует распространению коммунизма и порождает интеллигенцию, совершенно там не нужную. Однако обстоятельства оказались сильнее всех его теорий. Гитлер был достаточно практичным человеком и признал, что полезнее сохранить предприятия на оккупированных территориях и с их помощью решать
