Штейре, хотя враг наверняка был осведомлен об их местонахождении.
В июне 1946 года представители Генерального штаба ВВС Великобритании спросили у меня, какими бы были результаты скоординированных налетов на все шарикоподшипниковые заводы. Я ответил следующее: «Через два месяца объемы военного производства заметно сократились бы, а через четыре месяца мы были бы вынуждены полностью остановить производство.
Это наверняка случилось бы, если:
1) все наши шарикоподшипниковые заводы (во Швайнфурте, Штейре, Эркнере, Каннштатте, а также во Франции и Италии) были бы атакованы одновременно;
2) эти налеты повторялись бы три или четыре раза каждые две недели, какими бы ни были предыдущие разрушения;
3) любые наши попытки восстановить эти заводы пресекались бы последующими бомбардировками с двухмесячными интервалами»[179].
После первого авианалета мы были вынуждены использовать запасы с армейских складов. Когда же резервы армии, как и излишки непрерывного производства на заводах, иссякли – а хватило их на шесть – восемь недель, – небольшое количество шарикоподшипников, производимых ежедневно, зачастую отправлялось на сборочные заводы в заплечных мешках. В те дни мы с тревогой спрашивали себя, когда же враг поймет, что сумел парализовать работу тысяч военных заводов, разрушив всего лишь пять или шесть относительно мелких объектов.
Однако второй серьезный удар последовал лишь два месяца спустя. 14 октября 1943 года, когда я обсуждал с Гитлером проблемы вооружения в восточнопрусской Ставке, нас прервал адъютант Шауб: «Рейхсмаршал желает срочно поговорить с вами, – обратился он к Гитлеру. – На этот раз у него хорошие новости».
Гитлер вернулся после телефонного разговора с Герингом в прекрасном настроении. Последний дневной налет на Швайнфурт закончился грандиозной победой нашей противовоздушной обороны. Все окрестности усеяны сбитыми американскими бомбардировщиками[180] . Я почувствовал неладное и отпросился с совещания, чтобы лично позвонить в Швайнфурт. Однако связь прервалась; я не смог дозвониться ни до одного завода. В конце концов через полицейский участок мне удалось связаться с мастером одного из шарикоподшипниковых заводов, и он сообщил, что все заводы сильно пострадали, начались пожары в цехах, и общий ущерб гораздо больше, чем от первого налета. На этот раз мы потеряли 67 процентов продукции.
После этого второго рейда я немедленно назначил своего самого энергичного сотрудника, генерального директора Кесслера, специальным уполномоченным по производству шарикоподшипников. Наши запасы иссякли; попытки импортировать шарикоподшипники из Швеции и Швейцарии успехом не увенчались. Тем не менее нам удалось избежать полной катастрофы, заменив, где только возможно, шариковые подшипники на подшипники скольжения[181]. Но действительно спасло нас то, что, к нашему удивлению, налеты на шарикоподшипниковые заводы прекратились[182].
23 декабря серьезно пострадал завод в Эркнере, но мы не были уверены, была ли эта цель выбрана специально, поскольку весь Берлин в тот день подвергся интенсивной бомбардировке. Ситуация не менялась до февраля 1944 года. Затем в течение четырех дней Швайнфурт, Штейр и Каннштатт подверглись двум серьезным бомбежкам каждый. Потом бомбили Эркнер, Швайнфурт и снова Штейр. После этих бомбардировок всего за шесть недель производство подшипников (диаметром свыше 6,3 сантиметра) сократилось на 29 процентов[183]. В начале апреля 1944 года налеты резко прекратились. Союзники не закрепили достигнутые успехи. Если бы в марте и апреле они продолжали авиарейды с той же интенсивностью, о восстановлении нашей шарикоподшипниковой промышленности не было бы и речи[184]. А так производство танков, самолетов и других видов вооружения не пострадало из-за недостатка шарикоподшипников. С июля 1943-го по апрель 1944 года мы даже увеличили объемы производства военной техники на 19 процентов. Гитлер утверждал, что в сфере вооружений нет ничего невозможного и все наши прогнозы слишком пессимистичны, а опасения напрасны. Как ни странно, он оказался прав.
Только после войны я узнал причину этой ошибки: вражеское командование решило, что в авторитарном гитлеровском государстве важнейшие заводы будут немедленно передислоцированы из подвергшихся бомбардировкам городов. 20 декабря 1943 года сэр Артур Харрис выразил глубокое убеждение в том, что «к данной стадии войны немцы давно предприняли все возможные усилия для децентрализации производства такой важнейшей военной продукции (как шарикоподшипники)». Он сильно переоценил возможности авторитарной системы, со стороны действительно казавшейся несокрушимой.
Еще 19 декабря 1942 года, за восемь месяцев до первого авианалета на Швайнфурт, я разослал директиву на все предприятия военной промышленности, в которой предупреждал: «Нарастающая интенсивность вражеских авианалетов вынуждает нас усилить подготовку к передислокации важнейших военных производств». Однако я встретил всестороннее сопротивление. Гауляйтеры не желали размещения новых заводов на подвластных им территориях, так как боялись нарушить безмятежную тишину своих городков, а мои директора хотели остаться в стороне от внутриполитической борьбы. В результате практически ничего не было сделано.
После второго массированного налета на Швайнфурт 14 октября 1943 года мы снова решили децентрализовать производство – некоторые из предприятий разместить в окрестных деревнях, другие – в маленьких, пока не подвергавшихся бомбежкам городках Восточной Германии[185]. Рассредоточение промышленных предприятий было насущной необходимостью, но противодействие не ослабевало. В январе 1944 года все еще обсуждался план перевода шарикоподшипниковых предприятий в подземные цеха, а в августе 1944 года мой уполномоченный в этой отрасли жаловался на серьезные трудности[186].
Вместо того чтобы парализовать важнейшие отрасли промышленности, британские ВВС начали массированные бомбардировки Берлина. Около половины восьмого вечера 22 ноября 1943 года, когда я проводил совещание в своем кабинете, прозвучала сирена воздушной тревоги: армада бомбардировщиков приближалась к Берлину. Когда самолеты были над Потсдамом, я прервал совещание и отправился на ближайшую позицию зенитной артиллерии, намереваясь оттуда наблюдать за налетом. Едва я поднялся на вершину башни, как прочные железобетонные стены затряслись от близких разрывов бомб, и я бросился в укрытие. За мной, толкаясь, спускались по лестнице пострадавшие от взрывной волны зенитчики. В течение двадцати минут взрывы следовали один за другим. Я взглянул в лестничный колодец и увидел внизу в густом облаке цементной пыли плотно спрессованную людскую массу. Когда град бомб прекратился, я отважился вновь выйти на наблюдательную площадку. Здание моего министерства было охвачено огнем. Я немедленно помчался туда. Секретарши в стальных касках, похожие на амазонок, самоотверженно спасали папки с документами, хотя поблизости еще рвались бомбы. На месте моего кабинета зияла огромная воронка.
В нашем министерстве больше ничего нельзя было спасти, но пламя быстро подбиралось к соседнему восьмиэтажному зданию управления вооружения сухопутных войск. Взвинченные пережитым налетом, испытывая острую необходимость делать хоть что-нибудь, мы ринулись туда спасать ценные телефоны спецсвязи. Мы просто обрывали провода и относили аппараты в безопасное место, в бомбоубежище под зданием. На следующее утро ко мне заглянул генерал Лееб, начальник управления вооружений сухопутных войск, и сообщил, ухмыляясь: «Пожар в моем управлении к утру потушили, но, к несчастью, мы не можем работать. Прошлой ночью кто-то оборвал все телефонные провода».
Когда до Геринга, находившегося тогда в поместье Каринхалле, дошли известия о моем ночном визите на зенитную башню, он приказал персоналу ни в коем случае не выпускать меня на наблюдательную площадку. Но к тому времени я уже завязал с офицерами дружеские отношения, оказавшиеся сильнее приказа Геринга. Моим визитам на башню никто не препятствовал.
С высоты зенитной башни открывался незабываемый вид на пылающий под градом бомб Берлин. Я смотрел как зачарованный, и постоянно приходилось напоминать себе о жестокой реальности. Медленно спускались на парашютах гроздья осветительных бомб, которые берлинцы называли «рождественскими елками», пламя от взрывов тонуло в облаках дыма, по небу метались бесчисленные лучи зенитных прожекторов. Необыкновенное волнение охватывало меня, когда вражеский самолет попадал в перекрестье
