услышит он из немецких уст, ни один немец не протянет ему руку помощи. Враг не найдет на нашей земле ни одного целого моста, ни одной незаблокированной дороги; враг увидит развалины, ощутит нашу ненависть и встретит здесь свою смерть»[284].
В своем последнем докладе я пытался пробудить в Гитлере сочувствие к жертвам войны: «В окрестностях Аахена по всем дорогам, как во Франции в 1940 году, движутся вереницы несчастных беженцев с младенцами и немощными стариками. С расширением покидаемых жителями районов поток беженцев многократно увеличится, поэтому необходимо проявить сдержанность, издавая приказы об эвакуации». Я призывал Гитлера «выехать на Запад и своими глазами посмотреть, что там происходит… Народ ждет этого от вас».
Однако Гитлер никуда не поехал. Наоборот. Узнав, что районный руководитель Аахена Шмеер не предпринял необходимых мер для эвакуации города, он лишил его всех постов, исключил из партии и отправил на фронт простым солдатом.
Бесполезно было даже пытаться убедить Гитлера отменить этот приказ, а моих полномочий явно не хватало для самостоятельных действий. Однако я был так сильно встревожен, что продиктовал телетайпное послание, которое, в случае одобрения Гитлером, Борман передал бы восьми гауляйтерам западных областей. Я пошел на военную хитрость, чтобы заставить Гитлера изменить точку зрения. Я ни словом не упомянул о его жестких приказах последних дней, но вспомнил о прежних решениях по отдельным вопросам и просил принять решение, пригодное для любой ситуации. Не имело значения, искренне ли Гитлер верил в победу либо притворялся, что верит, но я все поставил на эту карту: если он не откажется от тактики «выжженной земли», значит, признает, что война проиграна, а подобным признанием он лишит себя главного аргумента в призывах ко всеобщему сопротивлению. Моя телеграмма начиналась так: «Фюрер твердо уверен в том, что в скором времени потерянные территории будут нами отвоеваны. Поскольку расположенные на западных территориях объекты жизненно важны для нашей военной промышленности, необходимо проводить эвакуацию с учетом возможности восстановления производства в полном объеме… Выводить из строя промышленные объекты следует лишь в последний момент… Необходимо сохранить электростанции в угледобывающих районах, чтобы непрерывно вести контроль за уровнем воды в шахтах. Если насосы остановятся и шахты будут затоплены, то на их восстановление потребуются многие месяцы».
Вскоре я позвонил в Ставку выяснить, передали ли мою телеграмму Гитлеру, и оказалось, что соответствующая директива уже издана. Я был готов к сокращениям и к вероятным ужесточениям мер по выводу предприятий из строя, но, к моему удивлению, Гитлер оставил текст без изменений, лишь в одном месте, где речь шла о его уверенности в победе, самолично сделал правку. Теперь первая фраза выглядела так: «Ни в коем случае не подлежит сомнению возврат части территорий, потерянных нами на Западе».
Борман передал директиву гауляйтерам, не преминув добавить: «От имени фюрера я передаю вам сообщение рейхсминистра Шпеера. Все изложенные требования подлежат безусловному и строгому исполнению»[285]. Даже Борман не стал мне мешать. Видимо, он куда яснее Гитлера сознавал губительные последствия тактики «выжженной земли» на оставляемых нами территориях.
Говоря о «возвращении части территорий, потерянных нами на Западе», Гитлер просто пытался сохранить лицо, ибо даже ему в конце концов стало ясно, что, если мы и добьемся стабилизации фронта, через несколько месяцев война все равно будет проиграна из-за недостаточной материально-технической базы. Йодль подтвердил мои предыдущие прогнозы, указав на важное в стратегическом плане обстоятельство: армия держит под своим контролем слишком большие оккупированные территории. Он даже сравнил вермахт со змеей, проглотившей слишком большую добычу и потерявшей быстроту реакции. Йодль предложил вывести войска из Финляндии, Северной Норвегии, Северной Италии и с большей части Балкан. В результате мы смогли бы занять более географически выгодные оборонительные позиции вдоль рек Тисса и Сава и южных оконечностей Альп, а также высвободили бы много дивизий. Сначала Гитлер упорно возражал, но в конце концов 20 августа 1944 года позволил мне хотя бы рассчитать, сможем ли мы обойтись без сырьевых ресурсов этих территорий.
Однако 2 сентября 1944 года, за три дня до того, как я закончил свой меморандум, Финляндия и Советский Союз заключили перемирие, а немецким войскам было предложено покинуть Финляндию к 15 сентября.
Йодль сразу же позвонил мне и поинтересовался моими выводами. Настроение Гитлера снова переменилось. Он больше не высказывал ни малейшего желания добровольно эвакуировать войска. Йодль же настаивал на немедленном уходе из Лапландии, пока держится хорошая погода. Он заявил, что если при отступлении мы попадем в снегопады, свирепствующие там ранней осенью, то неизбежно потеряем много вооружения. И снова Гитлер использовал аргумент, приведенный годом ранее в споре об отступлении из южных районов Советского Союза, богатых залежами марганцевой руды: «Если мы потеряем месторождения никеля в северной Лапландии, наша военная промышленность остановится через несколько месяцев».
Этому мнению не суждена была долгая жизнь. 5 сентября, через три дня после русско-финского перемирия, я курьерской связью послал докладную записку Йодлю и Гитлеру. Я доказывал, что исход сырьевой войны для нас решит не потеря финских никелевых шахт, а прекращение поставок хромовой руды из Турции. Если предположить, что военная промышленность будет работать на полную мощность – чисто гипотетическое предположение с учетом непрерывных авианалетов, – распределение последних запасов хрома придется на 1 июня 1945 года. «Учитывая время, необходимое перерабатывающим предприятиям, производство, зависящее от поставок хрома, то есть вся военная промышленность, остановится 1 января 1946 года»[286].
Реакция Гитлера уже давно стала непредсказуемой. Я готовился к взрыву бессильной ярости, но Гитлер выслушал мою информацию бесстрастно, не сделал никаких выводов и, вопреки совету Йодля, отложил вывод войск из Лапландии до середины октября. В свете общей военной обстановки прогнозы, подобные моим, вероятно, вообще его не трогали. Поскольку фронты рушились – как на западе, так и на востоке, – временной рубеж 1 января 1946 года, пожалуй, казался Гитлеру утопией.
На том этапе гораздо больше беспокоили нас последствия нехватки горючего. В июле я сообщал Гитлеру, что именно по этой причине к сентябрю все тактические перемещения войск станут невозможными. Теперь этот прогноз подтвердился. В конце сентября я написал Гитлеру: «Более тридцати семи истребителей, базирующихся в Крефельде, в течение двоих суток не могли совершать боевые вылеты, несмотря на прекрасную погоду. Лишь на третий день эта часть получила горючее, но его хватило лишь двадцати самолетам на короткий вышет в Аахен». Несколько дней спустя на аэродроме Бернойхен близ Берлина командир учебной роты сообщил мне, что его курсанты из-за недопоставок горючего могут летать лишь час в неделю.
Тем временем дефицит горючего практически парализовал и сухопутные войска. В конце октября после ночного полета в 10-ю армию, стоявшую южнее реки По, я доложил Гитлеру, что «наткнулся на колонну из ста пятидесяти грузовиков, каждый из которых тащила упряжка из четырех быков. Многие грузовики буксировались танками и тракторами». В начале декабря я выразил озабоченность тем, что «обучение водителей танков оставляет желать лучшего», поскольку опять же не хватает горючего.
Разумеется, генерал Йодль знал о проблемах с горючим гораздо лучше меня. Чтобы высвободить для наступления в Арденнах семнадцать с половиной тысяч тонн горючего – прежде мы столько производили за два с половиной дня, – ему пришлось 10 ноября 1944 года приостановить поставки горючего во все другие группы армий.
Авианалеты на нефтеперерабатывающие заводы косвенно повлияли на всю химическую промышленность. Я был вынужден доложить Гитлеру, что «приходится растягивать запасы взрывчатых веществ путем добавления минеральных солей; процентное содержание соли, добавляемой к взрывчатке в снарядных гильзах, уже достигло максимально допустимого предела». И действительно, с октября 1944 года наша взрывчатка на 20 процентов состояла из каменной соли, что значительно снижало ее эффективность[287].
Гитлер усугубил наше и без того отчаянное положение, решив воспользоваться своим последним козырем – новейшим оружием. Как ни фантастично звучит, но в те самые месяцы мы производили все
