l:href='#n_271'>[271]. В связи с этим он говорил, что существует проверенное правило борьбы с восстаниями: необходимо держаться подальше от центра событий и хладнокровно проводить необходимые контрмеры.
Геббельс как будто удовлетворился этим объяснением. Он пребывал в прекрасном расположении духа и подробно рассказал Гиммлеру о происшедшем, не преминув подчеркнуть, что единолично справился с мятежом. «Какие идиоты! Какое ребячество! Я бы на их месте действовал иначе. Почему они не захватили радиостанцию и не обратились к нации со своими лживыми призывами? Подумать только, они поставили часовых у моей двери, но не помешали мне связаться с фюрером и мобилизовать все ресурсы! Они даже не отключили мой телефон! Быть в выигрышном положении и так напортачить! Жалкие дилетанты!.. Они слишком полагались на традиционное повиновение и считали само собой разумеющимся, что офицеры и солдаты будут беспрекословно выполнять их приказы. Это и обрекло их на поражение. Они забыли, что за последние годы национал– социалистическое государство научило немцев разбираться в политике. В наши дни просто невозможно заставить людей автоматически исполнять приказы кучки генералов. – Геббельс вдруг резко оборвал самовосхваления и обратился ко мне: – Дорогой герр Шпеер, я должен кое-что обсудить с рейхсфюрером наедине. Доброй ночи».
На следующий день, 21 июля, всех влиятельных министров пригласили в Ставку для поздравлений фюрера. К моему приглашению прилагалась просьба привезти двух моих главных помощников Дорша и Заура – необычная просьба, особенно если учесть, что все остальные министры прибыли без заместителей. На церемонии Гитлер приветствовал моих подчиненных с демонстративной сердечностью, а меня удостоил лишь небрежным рукопожатием. Свита Гитлера также вела себя с необъяснимой сдержанностью. Как только я вошел, разговор прервался, присутствующие либо отвернулись, либо покинули помещение, а Шауб, адъютант Гитлера, многозначительно сказал мне: «Теперь-то мы знаем, кто стоял за покушением на фюрера» – и так поспешно удалился, что я не успел ни о чем расспросить. Заура и Дорша пригласили на вечернее чаепитие в узком кругу. Я же подобного приглашения не получил. Все было очень странно, и я встревожился.
А вот Кейтель, которого в последние недели много критиковали, вернул себе расположение фюрера. Гитлер с удовольствием повторял, как после взрыва, вскочив на ноги и увидев его, невредимого, Кейтель бросился к нему, восклицая: «Мой фюрер, вы живы, вы живы!» – и, забыв о субординации, жарко его обнял. После столь ярких доказательств преданности Гитлер никак не мог распрощаться с Кейтелем и даже проникся к нему теплыми чувствами, тем более что Кейтель казался самой подходящей кандидатурой на роль жестокого мстителя. «Кейтель сам чуть не погиб, – заявил Гитлер. – Он никого не пощадит».
На следующий день Гитлер обращался со мной более дружелюбно, и свита тут же последовала его примеру. В чайном домике фюрер провел совещание, на котором присутствовали Кейтель, Гиммлер, Борман, Геббельс и я. Не ссылаясь на меня как на автора идеи, Гитлер сделал то, к чему я призывал его еще две недели тому назад: назначил Геббельса имперским уполномоченным по всеобщей мобилизации. Счастливо избежав смерти, Гитлер стал более решительным и проявил готовность осуществлять меры, в необходимости которых я и Геббельс убеждали его более года.
Затем Гитлер обратился к событиям последних дней. Он ликовал: наконец-то в войне наступил коренной перелом. Дни предательства позади; другие, более компетентные генералы возьмут на себя командование войсками. По словам Гитлера, только сейчас он осознал, как прав был Сталин, когда уничтожил Тухачевского. Это был важнейший шаг на пути к военным успехам. Ликвидировав свой Генеральный штаб, Сталин освободил место для молодых энергичных командующих, не скованных опытом службы в царской армии. Прежде, как заявил Гитлер, он считал обвинения, выдвигавшиеся на московских процессах в 1937 году, сфабрикованными, но теперь, после событий 20 июля, он допускает их обоснованность. И хотя он по-прежнему не располагает никакими уликами, нельзя исключить возможность вероломного сотрудничества русского и германского генеральных штабов.
Все согласились с этими измышлениями. Геббельс обрушился на генералитет с оскорблениями и презрительными замечаниями. Я попытался возразить, но Геббельс резко меня оборвал, а Гитлер не стал вмешиваться[272].
Когда выяснилось, что генерал Фельгибель, начальник службы связи ОКВ, также участвовал в заговоре, Гитлер чуть не задохнулся от ярости и тут же свалил на Фельгибеля все военные промахи: «Теперь я понимаю, почему в последние годы проваливались все мои великие планы завоевания России. Из-за предательства! Если бы не предатели, мы давным– давно одержали бы победу. Вот мое оправдание перед историей. Теперь-то мы выясним, не установил ли Фельгибель прямой связи со Швейцарией и не передавал ли все мои планы русским. Допросить его с применением любых средств!.. И опять я оказался прав. Никто не соглашался со мной, когда я выступал против единого командования вермахтом! Под руководством одного человека вермахт представляет угрозу! И вы все еще думаете, что я случайно приказал сформировать так много дивизий СС? Я знал, что только так мы сможем справиться с оппозицией… Я назначил генерал-инспектора бронетанковых войск… Все это делалось для того, чтобы распылить командование войсками».
Затем Гитлер с новыми силами обрушился на заговорщиков, грозя уничтожить всех до единого. Он вдруг решил, что Шахт умышленно саботировал перевооружение армии, и приказал его арестовать. Он сетовал на свою былую мягкость, а затем вспомнил о Гессе: «Гесса мы тоже повесим без всякого сожаления. Это с него все началось, это он подал дурной пример предательства».
После каждой такой вспышки Гитлер успокаивался и с благодарностью человека, пережившего смертельную опасность, вновь и вновь возвращался к истории покушения, а затем начинал разглагольствовать о коренном переломе и скорой победе. Провал заговора придал ему уверенности в будущем, а мы все охотно поверили его оптимистическим прогнозам.
Вскоре была закончена перестройка главного бункера, из-за чего, собственно, Гитлер и оказался в день покушения в моем бараке. Если здание можно считать неким символом, то наверняка им был этот бункер. Снаружи похожий на древнюю египетскую гробницу, он на самом деле был всего лишь огромным бетонным сооружением без окон, без прямой вентиляции, с очень малой полезной площадью. Бетонные стены толщиной около пяти метров отгораживали Гитлера от внешнего мира в прямом и переносном смысле, оставляя его наедине со своими иллюзиями.
Ночью 20 июля начальника штаба Цайтцлера отправили в отставку. Я воспользовался случаем и нанес ему прощальный визит. Заур навязался составить мне компанию. Во время нашей беседы зашел вернувшийся из командировки подполковник Гюнтер Шменд, которому до казни оставалось всего несколько недель. Его приход возбудил подозрения Заура: «Они точно сговорились. Вы заметили, как они смотрели друг на друга?» – «Нет», – раздраженно ответил я. Когда мы с Цайтцлером остались наедине, я узнал, что Шменд только что вернулся из Берхтесгадена, куда ездил с поручением забрать документы из штабного сейфа. Цайтцлер сообщил об этом с таким невинным видом, что я уже не сомневался: заговорщики не посвятили его в свои планы. После трех дней пребывания в Ставке Гитлера утром 24 июля я вылетел в Берлин, так и не выяснив, сообщил ли Заур Гитлеру об этой встрече.
В министерстве мне сказали, что обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер, шеф гестапо, хочет со мной встретиться, хотя до тех пор он ни разу ко мне не приезжал. Пришлось принимать его лежа, поскольку сильно разболелась нога. Мне показалось, что Кальтенбруннер смотрит на меня, как и ночью 20 июля, пристально и угрожающе. Без всяких предисловий он изложил цель своего визита: «В сейфе на Бендлерштрассе мы нашли список членов правительства, составленный заговорщиками. Вы числитесь там министром вооружений. Вы знали об этом?»
Несмотря на серьезность обвинения, Кальтенбруннер держался с обычной официальной вежливостью. Видимо, на моем лице промелькнул такой ужас, что он готов был поверить в мою невиновность. Прекратив расспросы, он достал из кармана какой-то документ. Это и был план преобразования властных структур, который заговорщики намеревались осуществить после успешного переворота. План явно составлял офицер, поскольку особенно тщательно была расписана реорганизация вермахта. Координационным центром всех трех родов вооруженных сил должен был стать Высший генеральный штаб, которому подчинялся бы и командующий армией резерва, отвечавший также за вооружение. На схеме, заполненной аккуратными печатными буквами, я нашел надпись: «Вооружение: Шпеер». Правда, рядом какой-то скептик приписал карандашом: «Если согласится» – и вывел вопросительный знак. Этот неизвестный офицер и тот факт, что 20 июля я не принял приглашение приехать на Бендлерштрассе, спасли мне жизнь. Как ни
