Всю жизнь она мечтала, что отец поборет всех и вся, чтобы добраться до нее, заключит ее в свои объятия и унесет прочь. Мечтала о его любви и преданности. Мечтала жить вместе с ним на небесах и быть защищенной ото всего зла на земле и от своей собственной темной половины.

Гвен вздохнула. Только одно имя стоило упоминать, говоря о ее родословной.

И это имя Люцифер. Он был силен, коварен, мстителен, яростен — если кратко: не следует записываться в его враги.

Люди не горели желанием связывать с ней, со всеми ими, полагая, что Принц Тьмы откроет на них охоту.

По правде говоря, называя его семьей, она не лгала. Люцифер был ее прадедушкой. Дедушкой ее матери. Гвен никогда не встречалась с ним, так как отпущенный ему на земле год закончился задолго до ее рождения. И надеялась, что пути их никогда не пересекутся. От одной этой мысли ее бросало в дрожь.

Тщательно взвешивая свои следующие слова, она глубоко вдохнула, смакуя аромат Страйдера — дым костра и корицы. Печально, ему не хватало Сабиновой порочности.

— Все, что смертные не понимают, они считают плохим, — сказала она. — В их мыслях добро всегда побеждает зло, потому все, что сильнее их — это зло. А зло, конечно же, отвратительно.

— Истина.

В голосе воина прозвучало настоящее понимание. Она предположила, что сейчас самый подходящий момент, чтобы развеять ее сомнения.

— Я знаю, что ты бессмертен, как и я, — начала она, — но не могу понять, кто ты на самом деле.

Он неловко поерзал, бросая взгляд на друзей, словно ища поддержки. Все, кто слушал их, быстро отвели глаза. Страйдер тяжело выпустил воздух из легких, неумышленно повторяя ее недавний вздох.

— Некогда мы были воинами богов.

Некогда, значит, уже нет.

— Но что…

— Сколько тебе лет? — перебивая, спросил он.

Гвен хотела, было, возразить против такой внезапной смены темы. Вместо этого, будучи трусихой, она взвесила все за и против признания правды, задав себе три вопроса, которым каждая Гарпия-мать учит своих дочерей.

Может ли эта информация быть использована против тебя?

Даст ли тебе преимущество то, что ты сохранишь это в секрете?

Будет ли ложь более уместна?

Вреда не будет и преимущества тоже.

— Двадцать семь.

Брови мужчины полезли на лоб, и он недоуменно сморгнул.

— Двадцать семь сотен лет, правильно?

Да, но только если бы он говорил с Талией.

— Нет. Всего лишь двадцать семь самых что ни на есть обычных лет.

— Ты же не имеешь в виду человеческое летосчисление?

— Нет. Я говорю о собачьих годах, — сухо проговорила она и поджала губы. Куда делся фильтр, что всегда удерживал ее от колкостей? Однако Страйдер не возражал, скорее, он казался ошеломленным. Будет ли такой же реакция Сабина, когда он соизволит проснуться? — Почему тебе так трудно поверить в мой возраст? — Пока эхо вопроса витало меж ними, ее осенила мысль и она побледнела. — Я что, выгляжу древней?

— Нет, нет. Конечно, нет. Но ты бессмертна. Могущественна.

А могущественные бессмертные не могут быть столь юны?

Стоп. Он думает, что она могущественна? Удовольствие прекрасным цветком распустилось в ее груди. Ранее это слово применяли только к ее сестрам.

— Ага, но все же мне только двадцать семь.

Он потянулся — сделать что? Гвен не знала и не желала знать — она отпрянула назад, вжалась в спинку сидения.

В то время как она жаждала прикосновения Сабина с самой первой минуты — почему? почему? почему? — и этим утром даже воображала, как творит с ним весьма порочные вещи, мысль, что кто-то другой будет ее лапать ей не улыбалась.

Страйдер уронил руку.

Девушка расслабилась, вновь ища взглядом Сабина. Теперь лицо его пылало краской, а челюсти яростно сжимались.

Плохой сон? Неужто все убиенные им собрались вместе в его голове и мстительно терзают его?

Возможно, это благословение, что Гвен не позволяла себе уснуть. Она на своей шкуре испробовала подобные кошмары и ненавидела их всей душой.

— И все Гарпии так юны, как ты? — поинтересовался Страйдер, опять привлекая к себе внимание.

Может ли эта информация быть использована против нее? Даст ли этот секрет ей преимущество? Уместна ли здесь ложь?

— Нет, — честно призналась она. — Три моих сестры слегка постарше. А также, более красивы и сильны. — Она слишком любила их, чтобы завидовать. Слишком. — Они бы не попали в плен. Никто не может заставить их делать что-то против их воли. Ничто не пугает их.

Ладно, пора заткнуться. Чем больше она рассказывает, тем больше проявляются ее собственные неудачи и недостатки. Будет лучше, если воины решат, что она владеет некоторой долей мужества.

Но почему я не могу быть похожей на сестер? Почему я бегу от опасности, когда они смело бросаются на нее? Если бы одну из них влекло к Сабину, они бы рассматривали разделяющее их расстояние, как вызов, и соблазнили бы его.

Погоди-ка. Стоп. Это уже попахивает безумием.

Ее не влекло к Сабину. Он красив, да, и она даже фантазировала, как займется с ним любовью. Но все это вызвано чувством благодарности. Он освободил и убил ее врага.

А еще некоторые его особенности вызывали у нее замешательство. Весь он, буквально, состоял из насилия и жестокости, но ни разу не обидел ее.

Но признаться во влечении к бессмертному воину? Никогда.

Когда Гвен опять начнет ходить на свидания, она выберет себе доброго, деликатного смертного, который не будет никоим образом подстрекать ее темную половину. Этот добрый, деликатный смертный будет предпочитать романтичные встречи дуэльным схваткам. Добрый, деликатный смертный, который будет ухаживать за ней и смирится со всеми ее недостатками. Рядом с ним она почувствует себя нормальной.

Это все, к чему она всегда стремилась.