Бельзенор. Ты запугала девчонку. Она спряталась. Живо обыскать дворец! Обшарить все углы!

Стража во главе с Бельзенором прокладывает себе путь во дворец сквозь толпу женщин, которые, не помня себя, бросаются в ворота.

Фтататита (вопит). Святотатство! Мужчины в покоях царицы! Свято… (Голос ее обрывается, перс подносит нож: к ее горлу.)

Бел-Африс (кладет руку на плечо Фтататиты). Подари ей еще минуту, перс. (Фтататите, весьма внушительно.) Мать, твои боги спят или развлекаются охотой. И меч у горла твоего. Отведи нас туда, где спряталась царица, и ты будешь жить.

Фтататита (презрительно). Кто остановит меч в руке глупца, если боги вложили меч в его руку? Послушайте меня вы, безумные юноши. Клеопатра боится меня, но римлян она боится еще больше. Есть только одна сила, которая для нее страшнее гнева царской няньки или жестокости Цезаря,– это Сфинкс, который сидит в пустыне и сторожит путь к морю. Она шепчет на ухо священным кошкам то, что ей хочется сказать ему. И в день своего рождения она приносит ему жертвы и украшает его маками. Так идите же в пустыню и ищите Клеопатру под сенью Сфинкса. Берегите ее больше жизни своей, дабы с ней не случилось худа.

Бел-Африс (персу). Можно ли верить этому, о хитроумный?

Перс. Откуда идут римляне?

Бел-Африс. Через пустыню от моря, мимо Сфинкса.

Перс (Фтататите). О мать вероломства, о язык ехидны! Ты придумала эту сказку, чтобы мы пошли в пустыню и погибли на римских копьях. (Заносит нож.) Вкуси же смерть!

Фтататита. Не от тебя, щенок! (Ударяет его с силой под коленку, а сама бросается бежать вдоль дворцовой стены и исчезает в темноте.)

Бел-Африс хохочет над упавшим персом. Стража выбегает из дворца с Бельзенором и кучкой беглянок, большинство тащит узлы.

Перс. Нашли вы Клеопатру?

Бельзенор. Она исчезла. Мы обыскали все закоулки.

Нубиец-часовой (появляясь в дверях дворца). Горе нам! Увы! Горе нам! Спасайтесь!

Бельзенор. Что еще там случилось?

Нубиец. Украли священного Белого Кота.

Все. Горе нам, горе!

Всеобщая паника. Все бегут с воплями ужаса. В суматохе падает и гаснет факел. Топот и крики беглецов вдалеке. Тьма и мертвая тишина.

Та же мгла, которая поглотила храм Ра и сирийский дворец. Та же мертвая тишина. Настороженное ожидание. Но вот черная неподвижная мгла подергивается мягкой серебряной дымкой. Слышится странная мелодия: это колеблемая ветром арфа Мемнона поет перед восходом луны. Громадная полная луна встает над пустыней, озаряя широкий горизонт, на фоне которого смутно выступает огромная фигура; в расстилающемся лунном свете она постепенно принимает очертания Сфинкса, покоящегося среди песков. Свет становится все ярче, и теперь уже ясно видны открытые глаза истукана – они устремлены прямо вперед и вверх в бесконечном, бесстрашном бодрствовании; между его громадными лапами виднеется яркое пятно – груда красных маков, на которой неподвижно лежит девочка. Ее шелковая одежда тихо и мерно поднимаете на груди от дыхания – спокойного дыхания спящей, заплетенные волосы сверкают в лунном блеске, подобно крылу птицы. Внезапно издалека раздается смутный чудовищный гул – может быть, это рев Минотавра, смягченный далеким расстоянием, – и арфа Мемнона смолкает. Тишина, затем несколько далеких пронзительных звуков трубы. Снова тишина. Потом с южной стороны, крадучись, появляется человек. Восхищенный и изумленный этой загадкой ночи, он останавливается и замирает, погруженный в созерцание, но грудь Сфинкса с ее сокровищем скрыта от него огромным плечом истукана.

Человек. Слава тебе, Сфинкс! Юлий Цезарь приветствует тебя! Изгнанный рождением на землю, я скитался по многим странам в поисках утраченного мира, в поисках существ, подобных мне. Я видал стада и пастбища, людей и города, но я не встретил другого Цезаря, ни стихии, родственной мне, ни человека, близкого мне по духу, никого, кто бы мог довершить дела моих дней и разрешить мои ночные думы. В этом маленьком подлунном мире, о Сфинкс, я вознесен столь же высоко, как и ты в этой безбрежной пустыне; но я скитаюсь, а ты сидишь неподвижен; я завоевываю, а ты живешь в веках; я тружусь и изумляюсь, ты бодрствуешь и ждешь; я смотрю вверх – и я ослеплен, смотрю вниз – и омрачаюсь, оглядываюсь кругом – и недоумеваю, тогда как твои взор всегда, неизменно устремлен прямо, по ту сторону мира, к далеким краям утраченной нами отчизны. Сфинкс, ты и я – мы чужды породе людей, но не чужды друг другу: разве не о тебе, не о твоей пустыне помнил я с тех пор, как появился на свет? Рим – это мечта безумца; а здесь – моя действительность. В далеких краях, в Галлии, в Британии, в Испании, в Фессалии, видел я звездные твои светильники, подающие знаки о великих тайнах бессменному часовому здесь, внизу, которого я нигде не мог, найти. И вот он, наконец, здесь, этот часовой – образ неизменного и бессмертного в бытии моем, – безмолвный, полный дум, одинокий в серебряной пустыне. Сфинкс, Сфинкс! Я поднимался ночью на вершины гор, прислушиваясь издалека к вкрадчивому бегу ветров – наших незримых детей, о Сфинкс, взметающих в запретной игре твои пески, лепечущих и смеющихся. Мой путь сюда – это путь рока, ибо я тот, чей гений ты воплощаешь: полузверь, полуженщина, полубог, и нет во мне ничего человеческого. Разгадал ли я твою загадку, Сфинкс?

Девочка (проснувшись, осторожно выглядывает из своего убежища). Старичок!

Цезарь (сильно вздрагивает и хватается за меч). Бессмертные боги!

Девочка. Старичок, не убегай.

Цезарь (совершенно ошеломленный). «Старичок, не убегай…» И это – Юлию Цезарю!