напоминая обитателям об их нищете и трудной крестьянской жизни.

Люси вспоминала письмо сержанта и как-то некстати подумала:

— Он пересек океан, чтобы занять этот пустынный городок, до которого ему и не суждено было дойти.

Машина пересекла почти весь городок, но по дороге не встретилось ни души. Покосившиеся ставни окон поглощали солнечный свет, и единственная заправочная станция в самом конце поселка была закрыта и безлюдна. Как будто ради нее самой город принял именно тот облик — сонный и затаившийся, в котором он был одиннадцать лет назад, когда ее муж появился на дороге с белым полотенцем на ветке, отломанной от изгороди.

Проезжая через город, Тони хмурился, будто не одобрял это место. Но это может быть просто из-за солнца, отражавшегося от каменных стен. Они медленно приблизились к другому концу поселения, и Люси увидела перекресток. Глядя на две узенькие деревенские дороги, покрытые толстым слоем пыли, пересекающиеся крошечных бессмысленным узлом, чуть шире их самих, Люси ощутила почти приятное чувство узнавания, будто нашла что-то давно утерянное, мучившее ее много лет.

— Вот, — сказала она. — Останови здесь.

Тони подъехал к обочине поближе к перекрестку, хотя он все равно не смог бы больше съехать с дороги из-за придорожного рва фута в три глубиной, заросшего травой и заполненного придорожной пылью. Деревьев не было, только ряд живой изгороди в нескольких ярдах от дороги.

Тони откинулся на сиденье, потягиваясь и расправляя плечи.

— Вот это место, — сказала Люси и вышла из машины. Ноги ее затекли. Нещадно палило солнце, и теперь, когда машина остановилась, стало по-настоящему жарко. Люси сняла шарф и провела рукой по волосам. Она направилась к перекрестку, вздымая каблуками крошечные фонтанчики пыли. Вокруг простиралась земля — пустая, бескрайняя, безликая, бесстрастная, издающая тонкий аромат зеленой травы.

Вдалеке виднелись гроздья крыш с церковными куполами посредине другие городки, затерянные под открытым небом. И только к северу пейзаж прерывался. В сотне футах от дороги местность вздымалась и сверху полого спускались покрытые деревьями склоны, и Люси сразу же представила себе из письма сержанта, как джипы были повернуты в другом направлении, именно под этим пригорком, и четыре человека в шлемах лежали там с ружьями наготове, не сводя глаз с вершины, наблюдая за городком, за тремя фигурами, идущими по раскаленной залитой солнцем пыльной дороге, Вот они приблизились к перекрестку, их силуэты на мгновенье четко вырисовались на пустой возвышенности, потом они пошли по направлению к затаившимся стенам… Люси медленно подошла к середине дороги, думая:

«Я ступаю по этому месту. Именно этого он искал, сюда он стремился. Зачем я приехала сюда? Обычное место, каких много. Сельская дорога, изрытая следами повозок, такую дорогу можно увидеть где угодно — в Мериленда, в Мейне, в Делавэре. До самого горизонта не видно следов войны, ничто не говорит о произошедшей здесь трагедии.

Люси покачала головой. Она ощутила пустоту и горечь утраты. Нечего почтить памятью на этой невыразительной, пустынной земле, нет ничего, что соответствовало бы значимости момента. Ни знаков, ни обелисков, просто две бессмысленные тропинки без всякой истории. Люси чувствовала за спиной присутствие сына, хмурого и неумолимого, и вдруг он стал лишним здесь.

Будь она одна, или с кем-то другим, подумалось ей, можно было бы прочувствовать это, дать волю своей тоске, найти облегчение. Не с ним нужно было ехать сюда, думала она.

И невольно ей в голову пришел вопрос: И сколько же я должна пробыть здесь? Прилично ли будет уехать через десять минут? А через пятнадцать? Оставить цветок, проронить слезу, нацарапать имя на камне?

Она оглянулась на Тони. Он по-прежнему сидел за рулем, надвинув на лоб шляпу, чтобы защитить глаза от солнца. Он не смотрел на мать, он безразлично оглядывал местность. Люси пришло в голову, что он похож на шофера, ждущего свою хозяйку у двери магазина, безучастный к тому, что она покупает, сколько пробудет там, и куда они поедут дальше. Он ждал с отчужденным оплаченным безликим терпением, отрабатывая свою зарплату, мечтая о конце рабочего дня, когда он будет наконец свободен.

Люси подошла к автомобилю. Тони повернулся к ней лицом.

— Ну, и местечко для смерти, — сказал он.

Люси не ответила. Она подошла к машине с другой стороны, осторожно, чтобы не упасть в ров. Открыв сумочку, лежавшую на сиденье, она вынула письмо сержанта и аккуратно извлекла его из конверта. Края листка потрескались и истрепались, развернув письмо, она заметила , что оно начало рваться на сгибах.

— Вот, — сказала она. — Может, тебе захочется прочитать.

Тони бросил на нее подозрительный взгляд. Водителю не хотелось вникать в тайны господ. Но он взял письмо, разложив его на руле, и начал читать.

Люси подошла к автомобилю сзади и облокотилась на багажник. Ей не хотелось видеть, как Тони читает, не стоило заставлять его ради нее изображать на лице жалость, недоумение по поводу неграмотности сержанта или горе по поводу событий далекого прошлого. Люси болезненно ощущала тишину, которая так отличалась от шумной толкотни американских сел. И вдруг она поняла, что не хватает пения птиц. Ну да, вспомнила она, французы все убивают — птиц либо перестреляли, либо научили молчать.

Она слышала шелест бумаги — Тони складывал письмо в конверт, Люси повернулась . Он бережно обращался с хрупким листком, аккуратно заправляя края. Потом Тони задумчиво похлопал несколько раз конвертом по рулю и молча устремил взгляд на дорогу. Положив письмо в карман, он вышел из машины и направился к середине дороги. Остановившись он начал ковырять носком туфля дорожную пыль.

— Он делал ошибки до последней минуты, да? — сказал Тони, разрыхляя и потом разравнивая землю ногой. — Он всегда был уверен, что другой готов сдаться.

— Это все, что ты можешь сказать?

— А чего ты ждала от меня? Мне нужно произнести речь о героической смерти? Он просто прогуливался. — Тони вернулся к матери. — Ему нужно было оставаться в части, как писал сержант.

— Сержант этого не писал.

— Но имел в виду. Все остальные, те, что поумнее — остались. Они не были бесстрашными оптимистами и демократами, — мрачно сказал Тони. — И вернулись домой.

Он рывком повернулся и посмотрел на перекресток. Потом подойдя к багажнику, порылся под брезентовым покрытием и вытащил тонкий перочинный ножик, открыл его и закрепил лезвие. Оно имело загнутый конец и походило не палочку в его руках. Тони снова наклонился и на этот раз извлек бутылку в соломенном футляре, под которым оказалось запечатанное бренди.

— На случай холодных ночей и жажды в пути, — пояснил он, бросая соломенный футляр в канаву. — У тебя есть штопор?

— Нет, — Люси наблюдала за сыном удивленным и недоумевающим взглядом. — Это неправильно с твоей стороны, — сказал Тони. — Во Франции всегда нужно иметь при себе штопор. — Он вернулся к середине дороги и внимательно посмотрел под ноги. Затем ножиком начал медленно и старательно выводить что-то на земле. Люси заинтересовавшись подошла к нему сзади и посмотрела, что он делает.

— ОЛИВЕР КРАУН, — писал Тони широкими и ровными печатными буквами. — МУЖ* ОТЕЦ.

Он помедлил, держа навесу нож и добавил «ТОРГОВЕЦ». Закончив работу Тони немного отступил, склонив голову набок, как художник любующийся своим произведением. Потом сделал шаг вперед и рамкой очертил надпись.

— Вот, так лучше, — сказал он, подошел к обочине и ударом о камень снес горлышко бутылки, потом вернулся к надписи и аккуратно обрисовал пыльные букву струей жидкости.

— Чтобы осталось навеки и чтобы все видели, — прокомментировал он. Бренди сильно и приторно пахло на солнце. Закончив с буквами, Тони принялся за рамку. Некоторое время этот памятник смотрелся вечным и основательным, темным отпечатком на блестящей от солнца пыли.

Седлав это, Тони выпрямился, как от мучительной боли.

— Надо что-то делать, — сказал он, стоя посреди дороги с изуродованной пустой бутылкой в руке.