все время повторял, как он благодарен Руди за все, что тот для него сделал, и какой он был глупец, что все эти годы понятия не имел, какой отличный парень его брат. Когда принесли коньяк, он заявил:
– Послушай, ты на днях сказал мне, что собираешься отправиться в путешествие, когда твоя жена вернется из клиники. На первые две недели в июле моя яхта в вашем распоряжении. Приезжайте с женой, будете моими гостями, и мы совершим небольшой круиз. И если Гретхен сможет, привози и ее тоже. Я хочу тебя познакомить с Кейт. Боже, если к тому времени все разрешится с разводом, то ты сможешь погулять у меня на свадьбе. Приезжай, Руди, я не приму отказа.
– Все зависит от Джин, – сказал Рудольф. – Как она будет себя чувствовать…
– Ей это только пойдет на пользу. Она не найдет ничего лучше во всем мире, – возбужденно уговаривал его Томас. – Клянусь, на борту не будет ни одной бутылки спиртного. Руди, ты просто должен приехать.
– Ладно, – уступил Рудольф. – Первого июля. Может, нам на самом деле следует уехать на некоторое время из страны.
Томас хотел заплатить за ланч, горячо настаивал на этом.
– Это самое малое, что я могу, – говорил он. – Нужно же отпраздновать такое событие! Мне вернули глаз, и я избавился наконец от своей жены, и все за один месяц!
Мэр был перепоясан широкой лентой. Невеста в васильковом платье совсем не была похожа на беременную женщину. Инид в белых перчаточках держала маму за руку и все время морщила лобик, пытаясь понять, в какие это таинственные игры сейчас играют взрослые и говорят при этом на непонятном ей языке. Томас выглядел таким, как прежде: загорелым, здоровым. Он восстановил потерянный вес, и теперь воротничок рубашки плотно облегал его мощную, мускулистую шею.
Уэсли стоял за спиной отца – высокий, стройный пятнадцатилетний мальчик, с очень загорелым лицом, белокурыми, выгоревшими на средиземноморском жарком солнце волосами. Курточка была ему коротка, и руки далеко высовывались из рукавов.
Все они отлично загорели, потому что целую неделю проплавали по морю и вернулись в Антиб только ради брачной церемонии. Гретхен выглядит просто великолепно, подумал Рудольф, ее черные волосы с блестками седины строго обрамляли ее тонкое, красивое лицо с большими черными глазами. Настоящая королева – благородная и печальная. Подобный «высокий штиль» был вполне в духе бракосочетания.
Только за одну неделю, проведенную здесь, на море, Рудольф помолодел на несколько лет, он выглядел намного лучше, чем когда спускался по трапу самолета в аэропорту Ниццы, и сам хорошо знал об этом. Он внимательно слушал мэра. Тот его развлекал, когда старательно, подробно, со своим роскошным марсельским акцентом, напирая на грассирующее «р», перечислял супружеские обязанности невесты. Джин тоже понимала по-французски, и он с ней то и дело обменивался многозначительными улыбками, поглядывая на красноречивого городского голову. Джин ни разу не выпила после возвращения из клиники и теперь казалась ему такой близкой, такой родной, такой красивой, такой хрупкой в этой большой комнате, заполненной друзьями Томаса с бухты, этими тружениками моря с мужественными, обветренными смуглыми лицами, которые не соответствовали непривычным накрахмаленным воротничкам рубашек с галстуками. В этом уставленном цветами офисе мэра чувствовалась неуловимая аура солнечных морских путешествий, казалось Рудольфу, приятный запах соли и аромат тысяч портов.
Среди всех приглашенных только один Дуайер был печален. Он неловко теребил белую гвоздику в петлице лацкана. Томас рассказал Рудольфу его историю, и вот сейчас, подумал Рудольф, когда его друг так счастлив, а Дуайер далеко нет, он, по-видимому, в эту минуту вспоминает свою девушку из Бостона, которой пожертвовал ради «Клотильды».
Мэр, крепко сбитый мужчина, продолжал умело играть свою роль, и, казалось, что это ему по душе. Он был такой же смуглый, загорелый, как и все матросы вокруг.
Когда я был мэром, думал Рудольф, я очень мало бывал на солнце. Интересно, беспокоят ли этого мэра дети, которые курят травку в общежитиях, и отдает ли он приказы полиции прибегать к бомбам со слезоточивым газом? В Уитби тоже когда-то царила полная идиллия.
Увидев впервые Кейт, Рудольф был сильно разочарован выбором, сделанным его братом. Он всегда был неравнодушен к красивым женщинам, а Кейт с ее смуглым, скромным лицом, коренастым телом, конечно, никак нельзя было назвать красивой в обычном значении этого слова. Она напоминала ему таитянок на полотнах Гогена. В его отношении к женской красоте, конечно, главную роль сыграли такие журналы, как «Вог» и «Харперс базар». Все эти красотки с длинными, стройными ногами на их глянцевых страницах убивают в мужчинах восприятие более простой, примитивной красоты. Да и речь ее, робкая, неотшлифованная, грубоватая, чисто ливерпульская, резала ему ухо с самого начала. Странно, подумал Рудольф, почему американцы, сформировавшие свое представление об англичанах по заезжим актерам, актрисам и писателям, оказались такими снобами в отношении английского просторечия, не замечая точно такого изъяна у своих сограждан.
Но, понаблюдав пару дней за Кейт, за тем, как она обращается с Томом и с его сыном, как она без всякого нытья, без всяких жалоб выполняет черную работу на борту, с какой искренней любовью, без показухи, с каким доверием относится к его брату и Уэсли, он почувствовал стыд за свою первую реакцию в отношении этой девушки.
Да, Том, должно быть, счастливый человек. Рудольф сообщил ему об этом, и тот, конечно, был с ним совершенно согласен.
Речь мэра подходила к концу, новобрачные обменялись обручальными кольцами и поцеловались. Мэр тоже чмокнул невесту, весь сияя, словно он блестяще выполнил необычную, весьма деликатную миссию.
Последний раз Рудольф присутствовал на бракосочетании Брэда Найта с Вирджинией Калдервуд. Эта церемония ему понравилась больше.
Рудольф с Гретхен поставили свои подписи свидетелей в книге регистрации новобрачных. Рудольф, преодолевая колебания, поцеловал невесту. Все вокруг крепко, до онемения, пожимали друг другу руки, и вся процессия вышла на залитую солнцем улицу города, возведенного две тысячи лет назад такими же суровыми, мужественными людьми, как и вот эти, что сопровождали его брата.
В порту в баре «У Феликса» их всех ожидал ланч – шампанское, дыня, традиционная тушеная рыба в белом вине. Аккордеонист весело играл, и все гости произносили торжественные тосты. Мэр – за невесту, Пинки Кимболл – за жениха на своем саутхэмтонском французском, Рудольф – за обоих на таком отличном французском, что все гости вытаращили от удивления глаза и громко зааплодировали ему, когда он закончил. Джин принесла с собой фотоаппарат и все время щелкала им, изводя одну пленку за другой, чтобы достойным образом запечатлеть для истории такое знаменательное торжество. Она впервые делала снимки после того, как молотком разбила все свои фотоаппараты с прочими принадлежностями.
Ланч закончился в четыре часа дня, и все гости, некоторые из них пошатываясь, сопровождали, как на параде, молодую супружескую пару к стоявшей у пирса «Клотильде». На корме их ждал большой ящик, перевязанный красной ленточкой. Свадебный подарок от Рудольфа. Он распорядился доставить его на борт незаметно, когда все находились в мэрии на торжественной церемонии. Он давно отослал его на пароходе из Нью-Йорка на адрес агента Томаса со строгими инструкциями хранить все в тайне до дня их свадьбы.
Томас прочитал бирку.
– Что там? – с удивлением спросил он.
– Открой, узнаешь!
Дуайер пошел за молотком и долотом. Все гости, толпясь у ящика, дружно помогали Томасу вскрывать его. Невеста в привычной, родной атмосфере бесцеремонно щеголяла в лифчике, раздевшись до пояса. Когда ящик открыли, все ахнули. Это была замечательная радарная установка со сканером. Рудольф однажды спросил у мистера Гудхарта, что, по его мнению, сейчас больше всего нужно Томасу на «Клотильде», и тот посоветовал ему приобрести для брата радар.
Томас с торжествующим видом сжимал в руках радар, а все гости дружно аплодировали Рудольфу, как будто он сам изобрел и собрал этот прибор собственными руками.
