фотография стоит на каминной доске в гостиной. «Когда-нибудь, – писала она, – я приеду, чтобы покататься на твоей яхте». Она писала, что очень занята, выполняет кое-какую работу на киностудии. Она держала свое слово и ничего не сообщала Рудольфу ни о местонахождении Томаса, ни о том, чем Томас занимается.
Гретхен стала для него единственным связующим звеном с Америкой, и когда он особенно остро чувствовал одиночество или тосковал по сыну, то писал только ей. Он попросил Дуайера написать своей девушке в Бостон, если Дуайер еще не отказался от своего намерения жениться на ней. Пусть, когда она приедет в Нью-Йорк, зайдет в гостиницу «Эгейская», поговорит с Пэппи и спросит у него о сыне. Но она пока не ответила на письмо.
Он обязательно, несмотря ни на что, скоро, может через год или два, поедет в Нью-Йорк и разыщет своего сына.
После смерти Фальконетти он ни разу больше не дрался. Фальконетти все еще ему снился. Томас, конечно, не был человеком сентиментальным, но все же ему было жаль Фальконетти, жаль, что тот утонул, и время было бессильно – ничто не могло переубедить его или заставить поверить, что этот человек бросился за борт не по его вине.
Покончив с катушкой, он выпрямился. Как приятно ощущать босыми ступнями теплую палубу. Он пошел на корму, ведя рукой по недавно покрытому лаком под красное дерево поручню борта. Гул внизу прекратился. Из люка на палубу поднялся Кимболл со своей огненно-рыжей шевелюрой. Чтобы добраться до двигателя, нужно было прежде убрать дощатые секции пола в салоне. За Кимболлом появился и Дуайер. Оба – в замасленных зеленых комбинезонах. В ограниченном пространстве машинного отделения было тесно, о чистоте там и речи быть не могло. Кимболл, вытерев руки ветошью, выбросил маслянистый комок в море.
– Ну, кажется, все, капитан. Давай опробуем – как она на ходу!
Томас вошел в рулевую рубку и запустил двигатели. Пинки, отвязав канат на пристани, поднялся на яхту, чтобы поднять якорь. Дуайер крутил одной рукой лебедку, одновременно второй смывая струей из шланга налипший на якорную цепь мусор и водоросли. Только после этого ее можно было сложить в колоду. Они выбрали несколько метров цепи, чтобы обеспечить устойчивость яхты, а когда «Клотильда» оказалась чуть не посреди гавани, Пинки дал знак, что они на свободной воде, и Дуайер, орудуя багром, помог ему вытащить на борт якорь.
Теперь Томас уверенно стоял за штурвалом яхты, и только когда они входили в бухту, где было тесно от множества судов и к тому же дул сильный ветер, он, чтобы зря не рисковать, передал управление Дуайеру. Сейчас он развернул яхту к выходу из гавани, не увеличивая скорость до предела. Взяв курс на Антибский мыс, миновал рыбаков с удочками в руках, сидевших на краю дамбы, и ограничительный буй. За ним он сразу увеличил скорость, оставляя за спиной возвышающуюся над морем крепость «Vieux Carrе». Он внимательно следил за приборами и с облегчением отметил, что один из двигателей больше не перегревается. Молодец, старина Пинки! За эту зиму он сэкономил им, по крайней мере, тысячу долларов. Судно, на котором он плавал, – «Вега», было новеньким и настолько отлаженным, что после возвращения на стоянку в бухту ему не требовалось никакого ремонта. Пинки там явно скучал без работы и поэтому всегда с удовольствием хлопотал в тесном, жарком машинном отделении «Клотильды».
У Кимболла, этого жилистого англичанина, никогда не загорало его веснушчатое лицо, только постоянно краснело от летней жары. У него была проблема с выпивкой, он и сам признавал свое пристрастие. Стоило ему выпить, как он становился драчливым, начинал приставать ко всем посетителям в баре. Он постоянно ссорился с владельцами судов и редко оставался на одной яхте больше года, но умел хорошо работать и ему ничего не стоило быстро найти себе новое место. Он работал только на очень больших яхтах, чтобы не тратить зря свое искусство по мелочам. Он вырос в Плимуте и всю жизнь был связан с морем. Пинки был просто поражен тем, что такой человек, как Томас, сумел сделаться настоящим судовладельцем и стать хозяином такой яхты, как «Клотильда», и поэтому старался из дружбы с ним выжать максимум для себя.
– Эти янки, – говорил он, покачивая головой, – чертовски способные люди, черт их подери, недаром они захватили весь мир.
Они сразу подружились с Томасом, всегда приветствовали друг друга при встрече на пристани, угощали друг друга выпивкой в маленьком баре у самого входа в бухту. Кимболл без труда догадался, что Томас бывший боксер, и Томас рассказал ему о некоторых своих матчах, как ему порой приходилось туго, о своей победе в Лондоне, о своих двух плаваниях и даже о своей последней драке с Куэйлсом в отеле Лас- Вегаса, и это особенно пришлось по душе воинственному Кимболлу. Он, правда, ничего не рассказал ему о Фальконетти, и Дуайер знал, что ему тоже лучше об этом не распространяться.
– Боже, Томми, – восхищенно говорил Кимболл, – если бы только я умел так драться, как ты, то я очистил бы от подонков все бары от Гиба до Пирея.
– И в ходе такой очистки получил бы нож между ребер, – охладил его пыл Томас.
– Ты прав, конечно, – согласился Кимболл. – Но согласись, что прежде получил бы колоссальное удовольствие!
Когда он сильно напивался и видел перед собой Тома, то громко стучал кулаком по стойке бара и орал:
– Видите этого парня? Если бы только он не был мне другом, я бы законопатил его в палубу, а он мой друг! – И сразу же нежно обнимал Тома своей татуированной рукой.
Их дружба была крепко сцементирована однажды вечером в Ницце. Дуайер с Томасом случайно забрели в один бар. Там они увидели Кимболла. Перед ним у стойки образовалось небольшое пространство, и Кимболл, как всегда, громко «выступал» перед группой посетителей, в которой они заметили несколько французских матросов и трех-четырех молодых людей, крикливо одетых и с угрожающими физиономиями. Томас сразу распознавал таких и старался держаться от них подальше. Это в основном были мелкие хулиганы, рэкетиры, выполняющие по всему побережью различные мелкие поручения своих главарей банд со штаб-квартирами в Марселе. Инстинктивно он чувствовал, что все они вооружены, если у них и нет пистолетов, то ножи есть уж наверняка.
Пинки говорил на таком языке, который Том не мог понять, но по его агрессивному тону и мрачному выражению на физиономиях постоянных клиентов этого бара он мог легко догадаться, что Кимболл поливает их всех отборными оскорблениями.
Кимболл, когда напивался, оскорблял французов. Если напивался в Италии, то оскорблял итальянцев. Если дело происходило в Испании, то оскорблял испанцев. К тому же при этом он забывал подчас про тот очевидный факт, что он один и что явный перевес на стороне его противников, часто в соотношении один к пяти. Но это его отнюдь не сдерживало, только подзадоривало к еще более скандальным приступам насквозь пропитанного презрением красноречия.
– Его сегодня прикончат, прямо здесь, в баре, – прошептал ему Дуайер, понимая большую часть тех выражений, которые употреблял вошедший в раж Кимболл. – И нас заодно, если выяснится, что мы – его приятели.
Томас, крепко сжав руку Дуайера, потащил его за собой к Кимболлу, поближе к стойке.
– Привет, Пинки, – весело сказал он.
Пинки резко повернулся, готовый к схватке с новыми врагами.
– Ах, это вы, – с облегчением произнес он. – Как я рад, что вы здесь. А я тут высказываю кое-какие истины этим сутенерам для их же блага.
– Кончай базарить, Пинки, – строго сказал Томас. Потом бросил Дуайеру: – Я сейчас скажу пару слов этим джентльменам. Переведи им. Но ясно и понятно, только максимально вежливо. – Он сердечно улыбнулся посетителям в баре, которые начинали выстраиваться зловещим полукругом вокруг них. – Как видите, джентльмены, этот англичанин – мой друг. – Он подождал, покуда Дуайер нервно переведет его обращение. Но на их недоброжелательных физиономиях не произошло никакой перемены – все то же мрачное выражение. – К тому же он пьян, – продолжал Томас. – Вполне естественно, никому не понравится, если его друга обидят, пьяного или трезвого. Я сейчас попытаюсь его урезонить, попросить, чтобы он больше не произносил перед вами оскорбительных речей, но сегодня, даже если он что-то скажет, я предупреждаю, никакой расправы не будет… Считайте, что сегодня я вроде полицейского в этом баре и я несу ответственность за поддержание здесь мирной обстановки. Пожалуйста, переведи все это поточнее, –
