времени находятся их народы.

Речи некоторых представителей Англии и Америки не удивили нас: мы ожидали, что они, наверное, будут говорить о чем угодно, только не о действенных мерах, направленных к подлинной борьбе за мир. Такие делегаты оказались в ничтожном меньшинстве, и как бы их хозяева ни замалчивали значение состоявшегося в Вроцлаве конгресса, народы узнают о его будящих на борьбу результатах.

Силы определены. Борьба за мир и культуру продолжается. За нами, сторонниками мира, — все народы. Против нас — прямые ставленники монополистического капитала и их презренные хозяева.

За нас, борющихся за мир, против войны, — дочери, сестры, жены и, главное, матери всех простых людей мира, помнящих последнюю страшную войну и ее результаты. Против нас — одиночки, жаждущие бесстыдной наживы.

Будущее за нами. Оно целиком наше!

1948

Дуют майские теплые ветры над сказочными просторами нашей великой матери-Родины, плывут в нашем ласковом вешнем небе белые, с дымчатой окаемкой облака, и, омытые первыми животворными дождями, осиянные солнцем, дивно зеленеют на бескрайних колхозных полях кустистые озими, и уже проклюнулись, упрямо тянутся к свету и жадно набираются сил дружные, густые всходы яровых хлебов.

А на необъятном пространстве — от Гурьева до Измаила и от Орска до Тулы — началось с весны величайшее в истории человечества наступление на злые силы природы, на засуху и суховеи, и во всю мощь, присущую только нашим советским людям, развернулась титаническая борьба за преобразование природы, за полное осуществление планов, начертанных партией.

Многие тысячи тракторов МТС, совхозов и только что созданных лесозащитных станций, многие десятки тысяч колхозных упряжек — конских, воловьих, верблюжьих — вспахали первые сотни тысяч гектаров, предназначенных под облесение, и в глубоких бороздах, на полях и в лесопитомниках, надежно прикрытые землей, еще таящей в себе живую веселую весеннюю прохладу, уже терпеливо ждут прорастания и выхода на белый свет желуди — первозачатки будущих державных дубов, — семена ясеня и клена, вяза и березы, липы и лиственницы, жимолости и скумпии, акации и тамариска.

На голых, извечно грустных песчаных увалах Обдонья, в унылых и безжизненных разливах песков по Заволжью и Ставрополью — всюду, где тысячелетиями безнаказанно и неотвратимо, со змеиным шипением ползли с востока гибельные пески, из года в год поглощая ненасытным желтым зевом плодородную почву, — теперь уже протянуты плугами первые борозды, и на дне их, там, где падал в горючий песок тяжелый железный меч лесопосадчика, зелеными брызгами малахита чудесно расцвели крохотные, прячущиеся между бровками борозд, как бы прилипшие к влажному песку сеянцы сосен. Им от роду всего лишь по году, от силы — по два, но в жаркий полдень стань на колени, склонись над малюткой-деревцом, и ноздри уловят молодой и нежнейший запах сосновой смолы, а глаза увидят на игрушечно тоненьком, шершавом и гибком стволе-стебельке несоразмерно большие по сравнению с ним, величиною с булавочную головку, искрящиеся, как роса, капельки смолы. Стало быть, сосенка принялась, она живет, она будет жить, долгие годы неся бессменную караульную службу, оберегая благополучие и счастье наших черноземных полей от вторжения мертвящей пустыни.

И на самом деле, если издали, стоя в рост, смотреть на сосновые сеянцы, на уходящие за горизонт и как бы тонущие в желтом песчаном мареве, по-военному стройные ряды их, с ровными интервалами разделяющей их шелюгованной почвы, невольно думается, что схожи они с нашими пограничниками — и не только защитным цветом «головных уборов» и «формы», но и благородной общностью задач. Правда, пока еще малы песочные «пограничники», но не так-то уж много утечет воды в быстром Урале, в величавой Волге и в тихом Дону, пройдут считанные годы — и подымутся в коренастый солдатский рост молодые сосны. Они первыми примут на себя жестокий удар закаспийских лютых песчаных буранов, и они устоят!

А на подмогу им, эшелонированные вглубь, от Каспийского до Черного моря, уже тянутся по черноземным полям и степям бесчисленные ленты саженцев лесных пород. Выращенные и посаженные заботливыми и талантливыми руками подлинных хозяев земли, они выметали на юге страны стрельчатые клейкие листочки. Майский ветер бережно шевелит их, учит разговорной речи, и первый, еле слышный, невнятный шелест их — как милый сердцу каждого человека первый лепет ребенка…

Дрожит от стелющегося над землею гула могучих тракторов воздух нашей родины. От Балтики до Тихого океана, от Ледовитого океана до Памира — всюду слышен этот мирный, но исполненный сдержанной и тяжкой силы гул. Днем и ночью работают тракторы. Покорные воле бывших танкистов и нынешних молодых умельцев, они пашут, сеют, боронят, возят лес к портам и пристанским пунктам, ворочают породу на промыслах и новостройках, делают дороги и волочат за собой лесопосадочные машины… И нет такого уголка на нашей земле, где бы советские люди, прислушиваясь к неумолчному рокоту моторов, не вспоминали бы с сыновьей, негаснущей скорбью и горячей благодарностью величайшего из великих, того, кто когда-то мечтал всего лишь о ста тысячах тракторов для Советской России, кто создал партию и Советское государство, кто воплотил в живую действительность чаяния многих поколений трудящихся.

Тихая прохладная ночь. В глубоком, густо синеющем провале небес ни облачка, лишь почти в зените пологий месяц, да из края в край над родною степью мерцающая россыпь по-весеннему мелких звезд.

Тяжело идти поперек борозды по тракторной пахоте ночью: то оступишься в борозду, то нога скользнет по матово поблескивающему, отполированному лемехом тугому пласту чернозема, то споткнешься о натянутое струной корневище степного сорняка. Молодой месяц светит тускло, и только на близком расстоянии справа видны черные и блестящие, как антрацит, отвалы взрыхленной долголетней залежи, а дальше, кругом — все тонет в туманной дымке, в неясной и призрачной полутьме.

Из-под ног тянет пресной сыростью свежеподнятой земли и острым и, быть может, чуточку печальным запахом молодой, погубленной плугом травы. Только недавно прилетевший из-за теплого моря перепел выбивает, выговаривает в прошлогодней некоси пока еще неуверенно и монотонно: «Спать хочу! Спать хочу!» Но нет, не спит степь! В вершине лога ходит запряженный в два пятикорпусных плуга, подымает майские пары мощный трактор «С-80». Басовой рев его перекрывает шум работающего неподалеку, на соседней клетке, трактора «СТЗ-НАТИ». Вот «С-80» с лязгом развернулся на конце загона, и легкое дыхание западного ветра усилило и словно бы вплотную приблизило грозовой, раскатистый гром его мотора. Отчетливо послышались яростный визг и скрежет гусеницы, подмявшей под себя камень, голос тракториста, что-то крикнувшего прицепщику.

Голубые брызги из-под траков гусеницы, оранжевое пламя из выхлопной трубы — и снова мерная поступь трактора, скользящий по земле фосфорический свет фар. На миг, освещенная ими, ослепительно загорается вдали пышная белая кипень цветущего тернового куста и медленно гаснет, отодвигается во тьму.

Неподалеку от края пахоты приветливо светится огонек в окне вагончика тракторной бригады. Мой спутник, механик МТС, и я подходим к вагончику. Неподалеку от него, за врытым в землю столом, бригадная стряпуха моет посуду. Смена, как видно, только что поужинала. В стороне, возле бочки с водой, голый по пояс, широкоплечий тракторист умывается, блаженно крякая и отфыркиваясь, второй — щедро льет ему воду из ведра на ладони протянутых рук и на склоненную шею. Тот, который умывается, вдруг испуганно ахает, заикаясь, прерывающимся тенорком говорит:

— Федя, аккуратней лей на шею, добром прошу! Вода же родниковая, она — как лед, а ты на спину льешь. Ослеп ты, что ли, или нарочно? Ты же меня простудишь, будь ты проклят! Ведь по спине же течет прямо до пяток, а я потный! Ты понимаешь, зверь?

Глуховатый басок Феди ему безжалостно отвечает:

— На фронте по утрам, небось, снегом обтирался? Ну, и эту воду вытерпишь. По-моему, должен ты ее вытерпеть, спина-то у тебя как у артиллерийской лошади…

— Так то ж в армии… А спина моя тебе ни при чем. Ну, брось же, ну, не надо, — молит всхлипывающий тенорок и сразу переходит на угрозу: — Станови ведро, а то я тебя в бочке с головой