оплеухами и выбросил из театра за его скверную привычку лезть за кулисы к актрисам и угощать их сигаретками, когда им надо думать совсем о другом.

– Невелика беда. Наоборот. Выходит, стало быть, что вы уже старые знакомые. Если хотите, я могу с ним поговорить.

– Что ж, поговори. Но только так, чтобы он не очень-то нос задрал. Понимаешь, что тебе говорят?

– А что тут понимать? Чурбан я, что ли?

После этого разговора Генриетта Швалб (тогда ее еще называли попросту Ентл) была приведена к директору театра на дом. Ее брат, Хаим-Ицик Швалб, после полученных им затрещин не отважился войти к директору в дом и послал наперед сестру, а сам остался дожидаться ее на улице.

Это было днем, после обеденного сна, и директор вышел к девушке босиком. Он попросил ее сесть, но она отказалась: ничего, она может постоять. На вопрос, где она служит, она похвасталась, что у нее очень хорошая служба, «хорошая и легкая». Сколько жалованья она получает? Всего шестнадцать гульденов в месяц, кроме белья. За белье отдельно десять гульденов. Да и со стороны перепадает иной раз четыре, другой раз шесть, а то и все семь гульденов.

– Сколько же это выходит в общем?

– Сосчитайте.

Босоногий директор поднялся за карандашом и бумагой. Он спросил ее, что было бы, например, если бы ей предложили с самого начала полсотни в месяц? На это она ответила, что полсотни – вообще очень приличное жалованье, но все смотря по тому, какая будет работа.

– Никакой работы, только играть в театре. Как вас зовут?

– Кого нас? Меня и моего брата?

– Нет, вас, вас одну.

– Меня одну? Меня зовут Ентл, а моя фамилия Швалб.

– Ентл! Фи! Что за имя Ентл-Энтл! [41] Генриетта гораздо красивее. Генриетта Швалб. У вас, говорите вы, есть брат? Где ваш брат?

– Он на улице, тут неподалеку.

– Вот как? Пошлите-ка его сюда ко мне. Скажите, что я прошу его зайти. Мы уже с ним как-нибудь поладим.

Гецл бен-Гецл жестоко ошибался, думая, что с братом Ентл можно быстро поладить. Оказалось, что Хаим-Ицик – человек, которого не так-то легко уломать. К тому же папиросника, как на грех, самого всегда тянуло к театру. Кто бы мог быть пророком и предугадать, что в этом толстобрюхом и коротконогом существе по имени Хаим-Ицик Швалб скрывается артист? Кто бы мог подумать, что в этом человеке с багрово-красным лицом таится нежная душа, которая страстно стремится к театру, к музыке, ко всему прекрасному?.. Недаром папиросник постоянно околачивался за кулисами, отдавая актерам последний десяток папирос, лишь бы ему разрешили постоять здесь и хоть издали посмотреть, как там играют. Чужая душа – потемки. Не всегда можно судить о человеке по его внешности.

Когда Хаим-Ицик Швалб узнал, чего добивается директор от его сестры, он подумал про себя: «Пришел и мой черед». Он собрался с духом и поставил твердое условие: он отдаст свою сестру в актрисы только в том случае, если его самого примут в актеры.

– Какой же вы актер с этаким лицом?

У Хаим-Ицика оборвалось сердце. Ему не раз говорили, что у него лицо бродяги, а глаза – разбойника с большой дороги. Он опустил глаза и тихо спросил:

– Какое же у меня лицо?

– Лицо… Я и сам не знаю какое.

Хаим-Ицик Швалб вздохнул.

– Разве я в таком виде выйду на сцену? Меня ведь загримируют. – Папиросник поднял глаза и умоляюще взглянул на директора. – Вы думаете, я в этом ничего не смыслю? Я даже играл уж когда-то.

– Где вы играли?

– Где я играл? С пуримшпилерами [42] я играл, то есть я и теперь играю в праздник «пурим» [43]. А ну-ка, пусть кто-нибудь сыграет Амана так, как я.

Разбойничьи глаза Хаим-Ицика загорелись. Но директор Гецл бен-Гецл прервал его:

– Может быть. Очень может быть. Ну, а с вашим пузом что будет?

Хаим-Ицик бросил взгляд на свой толстый живот и короткие ноги:

– Что же? Я перетяну живот, зашнуруюсь. Думаете, я так уж ничего не понимаю? Я видел у вас за кулисами то же, что и у наших пуримшпилеров.

Директор Гецл бен-Гецл был шокирован: его театр смеют сравнивать с пуримшпилерами! И он прервал папиросника:

– А что вы сделаете со своим произношением?

– Мне кажется, у меня произношение не хуже, чем у других.

– Вам только так кажется. Вы ведь свистите, когда разговариваете.