– Все дурные сны, что приснились мне этой ночью, и прошлой ночью, и во все ночи моей жизни, на суше и на море, – да падут на головы моих врагов! Актер остается актером, будь он из самой что ни на есть порядочной семьи. Человек договаривается точно о часе, человек горит, пылает, чуть не умирает, – и вдруг…

Муравчик сделал полный оборот назад и хотел было плюнуть и уйти, как вдруг послышался стук в дверь: тук-тук.

Муравчик обрадовался: верно, он…

– Войдите.

Снова: тук-тук. «Нет, видать, не он». После повторного «войдите» послышалось в третий раз: тук-тук. Тут уж Муравчик вышел из себя.

– Головой об стенку! – крикнул он.

Дверь тихо отворилась, и вошла… Брайнделе-козак.

Если бы вместо Брайнделе-козак вошел, например, сам Гоцмах с того света, наш Муравчик не был бы более изумлен, чем в эту минуту. Он все же нашел в себе достаточно силы, чтобы сразу взять себя в руки. Спустя полминуты это был прежний, никогда не теряющийся, никогда не унывающий, неизменно веселый, жизнерадостный Муравчик. С исключительной приветливостью, с дружески протянутой рукой и громким хриплым смешком он приветствовал Брайнделе-козак:

– А, здравствуйте! Откуда бог привел? Вот уж подлинно с неба свалились, из яйца вылупились! Этакая гостья! Как поживаете, Брайнделе – тьфу, простите – мадам Черняк?

Но у мадам Черняк не нашлось ни единого слова в ответ. Она остановилась у дверей в своей красной ротонде, точно парализованная, и была не в силах двинуться с места.

И в этом нет ничего удивительного: если Муравчик знал хотя бы понаслышке, что Брайнделе-козак обретается где-то в Америке, то ей и во сне не снилось, что она может встретиться здесь, в Нью-Йорке, со своим бывшим смертельным врагом Шолом-Меером Муравчиком. И еще где? У Рафалеско. И когда? В тот самый момент, когда она, мадам Черняк, пришла спасти человека от грозящей ему большой беды.

От своего нового приятеля Нисла Швалба Брайнделе-козак узнала ужасную новость: Рафалеско наотрез отказывается от брака с примадонной Генриеттой Швалб, и ее братец Нисл Швалб уже отправился к адвокату, – он собирается подать на Рафалеско жалобу в суд за нарушение данного обещания («брич оф промис»). Не говоря уже о том, что ломжинский кантор, его жена, мистер Кламер и другие готовы показать под присягой, что видели примадонну в объятьях Рафалеско еще на пароходе во время переезда через океан, Нисл может чуть не пол-НьюЙорка, в том числе и ее, мадам Черняк, поставить в свидетели, что состоялась официальная помолвка по всем установленным правилам: с шампанским, поцелуями и битьем тарелки… Словом, Нисл Швалб клянется самыми страшными клятвами, что подымет такой скандал, какого еще не видал Нью-Йорк со дня открытия Америки Колумбом. Ну, как же она, мадам Черняк, может до этого допустить? Во-первых, жаль Рафалеско. Молодой артист, восходящая звезда, едва распускающийся цветок, – ведь он рискует в самом начале испортить себе карьеру. Во-вторых, у мадам Черняк были и свои личные соображения. Читатель не забыл, конечно, что с приездом знаменитой коммуны «Кламер, Швалб и К°» в Нью-Йорк в жизни мадам Черняк началась новая полоса, открылась новая глава под названием «Нисл Швалб». Нисл Швалб был ее последней надеждой, последней станцией на ее долгом скитальческом пути, единственной звездой, еще мерцавшей на ее темном небосклоне… Она готова была поэтому на всякие жертвы ради него. Как говорится, в огонь и в воду.

Бедная Брайнделе-козак!.. Ее любовь к Нислу Швалбу была так же горяча, – а возможно, еще горячее, – чем первая девичья любовь…

И право же, в этом нет ничего предосудительного: давно пора и ей, мадам Черняк, зажить, как все люди, доплыть до тихой пристани, свить себе свое постоянное гнездышко; полно ей копить да копить доллары, вечно странствовать по свету, не имея нигде своего угла и пристанища.

Не удивительно поэтому, что Брайнделе-козак была готова на любые жертвы во имя своего нового кумира – Нисла Швалба. Он передал ей содержание своего утреннего разговора с Рафалеско и рассказал о посещении Никель-театра Розой Спивак, явившейся на вчерашний спектакль в сопровождении Гриши Стельмаха. Брайнделе-козак мигом смекнула, в чем дело, сразу взвесила все обстоятельства и сделала свои выводы: во-первых, Роза Спивак, надо полагать, появилась в Никель-театре не случайно, – нет сомнения, что она пришла на спектакль ради Рафалеско. Во-вторых, отсюда ясно, что они заранее списались и между ними была договоренность, что она придет на его дебют. В-третьих, спрашивается: для чего же в таком случае была нужна вся комедия у ломжинского соловья с битьем тарелки, поздравлениями и поцелуями? Очевидно, для отвода глаз. А коли так, надо забежать к этому молодцу хотя бы на минутку. Ей бы только в глаза ему взглянуть, – больше ей ничего не надо. А уж мимоходом она постарается расположить его к себе сладкими речами, вкрасться к нему в доверие. Может быть, при помощи Рафалеско она, мадам Черняк, найдет доступ к своей бывшей приятельнице Розе, к которой ее упорно не пускают и которая даже на письма ей не отвечает. О, если бы только ей, мадам Черняк, удалось переговорить с Розой, – она уж сумела бы повернуть колесо фортуны в желательном ей направлении. «Парень» обвенчается с Генриеттой Швалб, а затем… О, затем все будет прекрасно, «олл райт», как говорят в этой стране.

С такими радужными видами на будущее мадам Черняк, расфуфыренная и напудренная, вошла в комнату Рафалеско и неожиданно столкнулась там со своим злейшим врагом Шолом-Меером Муравчиком.

Последний, заметив, что с Брайнделе-козак случилось то же, что некогда с женой Лота, проникся к ней состраданием и поспешил на помощь:

– Что и говорить, вы очень поправились, не сглазить бы, в этой стране. Вы, право, ни чуточки не изменились. Наоборот, вы даже помолодели, намного помолодели. Если бы не ваша красная ротонда, я бы вас ни за что не узнал, дай мне боже столько счастья и удач!

Мадам Черняк, не привыкшая к таким комплиментам из уст «вероломных мужчин», растаяла, как масло на солнце. Ее круглое лунообразное лицо сразу изменилось, раскраснелось, покрылось испариной. В эту минуту она готова была простить Муравчику все прошлое, забыть все обиды, нанесенные ей этим хриплым бездельником, все муки, причиненные ей когда-то этим флигель-адъютантом Щупака, и даже маленький должок, который остался за ним. Все-все готова была она забыть в эту минуту. Она распахнула красную